Яблоко Монте-Кристо

– Ричард? – заволновалась Николетта, уловившая слова Одеялкина. – Мэри и Ричард? Кто около тебя сейчас находится? Иностранцы? Откуда?

– Из Африки, – вздохнул я, кажется, маменька сменила гнев на милость, решила простить неразумному Ваве его прегрешения.

– Негры! – взвыла Николетта. – С ума сойти! Никогда!!!

– Николетта, Мэри – это…

– Немедленно сюда!

– Мэри не…

– Ничего не желаю слушать!

– Ричард…

– Вава!!!

– Хорошо, – сдался я, – уже в пути.

Трубка противно запищала, я глянул на Одеялкина, а тот, совершенно ничего не понимая, продолжал бурно радоваться:

– Попались, голубчики! Полюбуйся, Ваньша! Скажи, хороши?

– Сейчас мне достанется, – невольно признался я, – Николетта решила, что я завел себе любовницу-негритянку по имени Мэри.

Леша захихикал, но мне было совсем не до смеха. Я схватил куртку.

– Иван Павлович, – крикнула Нора, – ты к Николетте?

– Именно так, – ответил я.

– Купи ей розы.

– Боюсь, это не поможет.

Хозяйка высунулась в прихожую.

– Да уж, настроена твоя матушка серьезно, прямо кипит от радости! Хорошо, оставь распоряжения!

– Какие? – насторожился я, зашнуровывая ботинки.

– Как какие? – абсолютно серьезно спросила ехидная Элеонора. – Ну куда мне после твоей кончины девать твои книги, коньяк и диски с заунывными классическими мелодиями? Кто наследник? Николетта?

– Вам бы лишь посмеяться! – горько воскликнул я. – Между прочим, имеете шанс лишиться секретаря.

– Не беда, – отмахнулась Нора, – ты стареешь, скоро песок посыплется, найму молодого, шебутного, не волнуйся, можешь спокойно помирать, я не пропаду в одиночестве.

После чего Элеонора громко засмеялась и ушла, а я поплелся во двор к машине. Не знаю, как вас, а меня приводит в ступор ожидание неминуемого скандала.

Не успел я завести мотор, как правая передняя дверь распахнулась и на сиденье, сопя, полез Леха.

– Ты куда? – удивился я.

– С тобой поеду.

– Зачем?

– Дык Нора велела, сказала: «Не отпускай его одного», – пояснил Одеялкин. – И вообще, получается, я во всем виноват, ляпнул про Мэри, а тебе отдуваться. Некрасиво это.

– Спасибо, сам справлюсь.

– Не, Ваньша, я друзей в беде не бросаю, – торжественно заявил Леша. – Вот, банку прихватил. Покажем сейчас твоей маме и Мэри, и Ричарда, и Мартина… Она посмеется, и ладно получится.

Услыхав программное заявление, я хотел было выставить дурака Одеялкина из «Жигулей», но совершенно неожиданно сказал:

– Спасибо, Леша.

– Нема за шо, – заулыбался Одеялкин, – не боись, Ваньша! Я умею с бабами управляться. Уж на что теща моя гидра, и то справляюсь.

Внезапно мне стало смешно: интересно, как отреагирует обозленная до крайности маменька на Одеялкина и банку, набитую здоровенными тараканами?

Дверь нам открыла сама Николетта. В прихожей, как всегда, горело лишь одно тусклое бра, поэтому лица маменьки не было видно, кстати, именно для того, чтобы окружающие не сумели рассмотреть во всей красе морщины и мелкие пигментные пятна, покрывающие, несмотря на все ухищрения Николетты, ее кожу. Матушка велела ввернуть во все люстры лампочки по пятнадцать ватт.

Рано или поздно любой даме приходится делать нелегкий выбор: фигура или лицо. То есть садиться на жесткую диету и получить бороздки на щеках, лбу и шее или, сохранив приятную округлость мордочки, лишиться талии. У полной женщины меньше заметны возрастные явления на коже, слой жира выравнивает морщины.

Николетта сделала ставку на фигуру и, на мой взгляд, не проиграла. В конце концов, личико можно заштукатурить, занавесить, прикрыть полями шляпы, спрятать за громадными очками или вуалью, а куда деть жирные бока, выпирающий живот и ляжки слона?

Сейчас Николетта выглядела просто девочкой. Картину дополняли розовые джинсы и нежно-голубая водолазка, замечательно скрывавшая шею. Белокурые локоны в художественном беспорядке падали на плечи.

– Явился! – звонким голосом выкрикнула маменька. – Хорошо успел до моих похорон!

Я вздохнул: лучше не спорить с Николеттой, упаси бог возразить ей, нужно молчать, потупив взор, только в этом случае, возможно, скандал не превратится в ураган.

– Ты, девочка, не кричи на старших, – неожиданно заявил Леха.

Николетта сделала шаг назад.

– Вы к кому обращаетесь?

– К тебе, детка, – мирно продолжал Одеялкин, – очень некрасиво, не сказавши «здравствуйте, дяденька», визжать. Не в деревне живешь, в столице и должна соответствовать. Лучше сбегай-ка на кухню и скажи бабушке: «Дядя Ваня пришел, да не один, с приятелем». Пусть старушка фартук сымет, а то смутим ее.

Меня начал душить смех, а Николетта, утратив агрессивность, поинтересовалась:

– Вы о какой бабушке речь ведете?

Леха погрозил ей пальцем:

– Ох, нехорошо капризничать! Взрослых слушаться надо, не прикидывайся дурочкой! Ты ж небось внучка мамы Ивана Павловича? Ведь я угадал, да? Вот только не знаю, кто у Ваньши есть: сестра или брат. Ну, живенько, беги к бабусе, да…

Николетта отставила в сторону правую ножку, одетую в элегантную лодочку на шпильке, тряхнула волосами, чей изумительный вид стоил мне в последний раз около четырехсот долларов, и с легким торжеством заявила: