Ябеда

— Да что ты говоришь! — перебил Карл, поворачиваясь к Нине. — Вы преуспеваете в бизнесе, и у вас прекрасная семья. Замечательно. — Карл отложил нож и вилку, поднял бокал. — За семью Кеннеди! — с нажимом сказал он. — Чтобы они получили все, чего заслуживают.

Глава 33

Сильвия дает мне две таблетки парацетамола. Она навещала свою тетушку, но теперь вернулась в школу — сказала, что любит воспользоваться последними деньками каникул, чтобы на свободе разобраться с делами. Но я подозреваю, что Сильвии, как и многим здесь, просто некуда податься.

— Немедленно в кровать, — приказывает она. Руки уперты в крутые бедра, на губах помада в тон алому лаку на ногтях. Она замечает мой взгляд. — Хотела прогуляться, но вы в таком состоянии… даже и не знаю.

— Пожалуйста, ничего не отменяйте. И не беспокойтесь за меня. — Я смотрю на часы. — Далеко собрались?

Она вдруг вспыхивает.

— Да так… Есть тут один… деревенский. В кино пригласил. — Сильвия смотрится в зеркало над раковиной в изоляторе и сжимает губы, чтобы помада легла ровнее. — Ну? Можно не волноваться, вы управитесь?

Когда вокруг нет девочек, Сильвия совсем другой человек.

Я киваю — да, управлюсь.

Я рада шансу поговорить с Эдамом. После нашего похода в церковь, когда он дал понять, что его книга имеет касательство не только к архитектуре Роклифф-Холла, не только к здешним видам и живой природе, меня не оставляет мысль — что вообще ему известно? Он знает об убийствах, о найденных телах — это и для меня не новость. Но почему он так заинтересован? Кроме того, мне совсем не хочется оставаться здесь в одиночестве, если снова явится тот бродяга.

Сильвия уходит, и я покидаю лазарет, спускаюсь по главной лестнице, миную несколько коридоров, пересекаю холл и спускаюсь еще ниже, в полумрак. Щелкнув выключателем на стене, поднимаюсь по задней лестнице, прохожу еще одним коридором и, наконец, оказываюсь возле комнаты Эдама. Стучу, и дверь сама распахивается.

— Эдам? Это я.

Это я. Когда мы успели так сблизиться?

Перешагиваю порог, однако Эдама нет в комнате. Тут просторнее, чем в моей каморке на чердаке, но все завалено книгами. Учебники, книги в твердом переплете, книги в мягких обложках, старые книги, новые книги, зарубежные книги, современные глянцевые книги и древние, потрепанные книги. На старомодном столе у окна голубовато светится экран ноутбука.

— Да уж, чистюлей тебя не назовешь, — бормочу я себе под нос. Занятно заглянуть в личную жизнь Эдама.

Постель не заправлена, на краю целая куча одежды — явно копили несколько дней. Посередине кровати, рядом с брошенной курткой, лежит диктофон Эдама. Я дотягиваюсь до него. Оглянувшись на дверь, убираю звук до минимума и с бьющимся сердцем нажимаю кнопку воспроизведения.

…Несколько напрестольных пелен в грязных пятнах, сломанное распятие, а на плитках под алтарем пара… пара старых кроссовок фирмы «Найк» сорок четвертого размера. Примерно там, где, очевидно, все и произошло. Окурки. Бутылки. Около тридцати дубовых скамеек, довольно пышная резьба для частной церкви. Северное окно… (Знакомый стук, вскрик — тогда я ринулась вверх по церковной лестнице на помощь к Эдаму.) Одну-две секунды на скорости перематываю вперед и снова включаю воспроизведение. …Ты должна туда зайти. Там есть некоторые интересные… особенности. (Это он говорит со мной перед церковью. Затем пауза, сопение и шепот — Эдам секретничает с диктофоном.) …Потрясающе хороша… Ноги, пальцы, фасон юбки. И все-таки я не понимаю…

Я выключаю диктофон и бросаю на кровать. Оборачиваюсь — в дверях стоит Эдам.

— Ой, а я пришла спросить, не хочешь выпить со мной кофе в комнате отдыха у девочек? — Сердце подпрыгивает в самое горло, щеки пылают как уголья.

Эдам молчит.

Он сидит на полу, скрестив ноги, согнув спину — внешне абсолютно расслаблен. Заметив под креслом плюшевого зайца, вытаскивает, отряхивает:

— Твой?

— Ну уж нет, — отвечаю я. — Кто-то из девочек оставил. Они садятся в это кресло и изливают свою душу. — Почти все школьницы берут с собой в школу мягкие игрушки, даже шестиклассницы. — Это так трогательно: им нужно кого-то любить. — У меня наворачиваются сентиментальные слезы.

Эдам слышит мое всхлипывание, видит влажный блеск глаз и передает мне салфетку из коробки.

— Не хочешь ли ты забраться в это кресло и излить душу?

Я со смехом качаю головой, жалея, что у меня не хватит смелости сказать «да».

— Ты не передумала насчет этой работы?

— Отнюдь, — вру я. — Первая мысль всегда самая верная.

— Пожалуй, — откликается Эдам и подает мне кофе с подноса.