Я женюсь на лучшей девушке королевства

Марина и Сергей Дяченко Я женюсь на лучшей девушке королевства

«Я выбежала в сад, водопад волос струился по моим плечам. Я протянула руки — и мой король, мой господин заключил меня в страстные объятия. Сердце мое забилось часто, как пойманная птица; грудь моя разрывалась от счастья. Губы наши соединились трепетно и нежно, и первый поцелуй, целомудренный и страстный, скрепил наш долгий путь навстречу друг другу как будто огненной печатью…»

* * *

Девушки прибывали, как половодье. С лакеями и без лакеев, с мамашами и без мамаш, с сундуками, зонтиками, шляпными картонками и лютнями в футлярах. Строгие гладкие прически, наглухо закрытые одеяния безо всяких новомодных вольностей, цветы в руках и в волосах, взоры горящие, но скромно опущенные долу — всех приглашали за ворота, всем кланялись дворцовые слуги, и распорядитель, седой и бесстрастный, заносил имя гостьи в реестр. Я оказалась двенадцатой, шутка ли, а ведь за моей спиной ожидали своей очереди еще не менее дюжины претенденток.

Мамаши и лакеи остались за воротами. Распорядитель вежливо, но твердо объяснял, что во дворце достаточно своих слуг, и что ни одна гостья не пострадает от недостатка внимания — однако всем, кроме девушек с приглашениями, вход во дворец заказан.

Многие терялись, оставшись без привычной опеки. Затравленно озирались; нервные руки обрывали лепестки с несчастных цветов, нервные губы терзаемы были белыми ровными зубками, кое-кто даже наладился плакать. Как же, оторвали от мамочкиного подола…

Нас проводили во внутренний дворик, тенистый и гулкий, с деревьями в кадушках и фонтаном посреди зеленого газона. Здесь во множестве имелись кресла и парковые скамейки: девицы расселись, как птички, на уголках подушек и краешках подлокотников, и я наконец-то смогла их как следует рассмотреть.

Все они, голубушки — как и я — несколько дней назад откликнулись на призыв глашатаев, передавших стране волю молодого короля. И, подчинившись этой воле, все они — как и я — написали сто строк о своей воображаемой любви, воображаемой, потому что ни одна из них не ведала прежде мужской ласки (что подтверждено было ручательством высокородных родителей, либо уважаемых соседей, либо поселкового старосты — короче говоря, самой авторитетной особы из тех, кто хорошо знал претендентку).

Итак, они сидели, бледные, напуганные, прикрывшись от солнца зонтиками — всего двадцать пять юных (я в мои девятнадцать была здесь почти старухой), хорошеньких (а сколько еще романтичных, сентиментальных, но не таких привлекательных — остались дома, так и не дождавшись приглашения?!) и целомудренных королевских гостий. Кое-кто, боясь поднять глаза, разглядывал свои башмаки либо водил прутиком по гравию; кое-кто посмелее потихоньку рассматривал новоявленных товарок. Эти, что посмелее, были в основном юные горожанки — каждая окружена была сундуками, будто генерал солдатами. Имелось несколько аристократок — сдержанных, с неестественно прямыми спинами и почти без багажа, с одними только лютнями. Крестьянки тоже были — в пышных праздничных нарядах, с многоярусными ожерельями на длинных загорелых шеях, бедняжки сидели, съежившись, отчаянно стесняясь своих грудей, коленок и толстых кос.

— Подумать только, и эти тоже писать умеют, — прошептали мне на ухо.

Я обернулась и увидела ту горожанку, что прошла в ворота сразу же после меня — темноволосую, с талией настолько узенькой, что еще чуть-чуть, и на ней можно будет носить браслеты. Горожаночка была сероглаза, на высоких скулах ее едва заметной розовой тенью лежал тонкий слой румян.

— Меня зовут Ремма, — сказала моя внезапная собеседница и вдруг смутилась, отвела глаза. — А тебя?

— Санна, — сказала я. Это имя было записано в моем приглашении.

Ремма быстро глянула на меня — и снова потупилась:

— Хочешь стать королевой?

— Как и ты, — отозвалась я.

Ремма присела на скамейку рядом со мной. В руках ее, покрытых тонкими дорогими перчатками, мучалась огромная роза со срезанными шипами.

— Ты стихи сочиняешь?

— Нет.

— А… — Ремма помолчала, зрачки ее расширились. — Ты целовалась когда-нибудь?

Я не ответила.

— Я не целовалась, — шепотом призналась Ремма. — Только мечтала… А с кем ты целовалась?

— С чего ты взяла? — удивилась я. — Я в закрытой школе десять лет просидела.

— Ого, — сказала Ремма, как мне показалось, с уважением. — А что за школа?

— Да так… Белая Башня, — бросила я небрежно.

— Что-то не слыхала, — призналась Ремма.

Еще бы, подумала я.

* * *