Отец стоял посреди комнаты с молотком в руке и гвоздем в зубах, повторяя сквозь зубы, что дело не в этом, в ответ на наши расспросы, куда он собирается его вбить. Он долго стоял так, насупив брови, пока мудрая мысль не пришла ему в голову. Он вдруг просиял, взял гвоздь в руки, попросил снять скатерть со стола и великолепным ударом загнал часть гвоздя в середину стола. Он имел в виду укрепить центральную ножку, которую он прибавил к столу год назад. Он уверял тогда, что стол шатался, хотя никто этого не замечал. Эта пятая ножка в столе была так же нужна, как шестая, но отец укреплял хозяйство, и никто не посмел спорить с ним. Итак, четверть гвоздя вошла в стол моментально, но дальше, как отец ни старался, гвоздь продолжал упорствовать. Сколько отец ни бил по гвоздю, он все так же торчал посреди стола, приводя всех в уныние и досаду. Отец разделся, остался в одних трусах, натянул на голову мамин чулок, чтобы волосы не мешали ему работать, и опять принялся колотить по гвоздю, но тщетно!
Отец вытер пот, оглядел меня, мать, бабушку и сказал:
— Я устал…
— Так что же делать? — спросила мама.
— Нужно вбить этот гвоздь, — сказал отец.
— И я так думаю.
— Но дело не в этом..
— Тогда его лучше вытащить.
— Его лучше вытащить, — согласился отец.
Я принес клещи. Отец тянул гвоздь клещами, согнул его, но гвоздь остался в столе. Потом я стал тащить этот гвоздь, но только больше согнул его.
— Теперь на стол нельзя постлать скатерть, — промолвила мама.
— Мы что-нибудь придумаем, — сказал отец.
Он сидел и думал, а мы смотрели на него и на гвоздь в столе. Наконец отец встал и сказал:
— Принесите напильник.
Я пошел за напильником, но не нашел его.
— Ну и дом! — сказал мой отец. — Ну и дом! Во всем доме нету напильника?!
Он сел на стул. У него был растерянный вид. Он тер кулаком свою голову. Видно было, что хмель проходил. Голова у него прояснялась.
— Черт с ним, с гвоздем…
В это время к нам позвонили. Я побежал открыть дверь.
Пришла семья Дариков. В дверь с шумом ворвались шесть братьев дошкольного возраста. За ними гордо вкатились родители. Шесть братьев стали носиться по комнате, опрокинули стулья, разбили стекло в уборной, сдули с рояля все ноты, повыдирали цветы из горшков и вытащили гвоздь в два счета, который вбил отец.
Когда удалось собрать братьев в кучу, загнать их в угол и успокоить, мать с радостью объявила всем:
— Теперь я могу постлать скатерть на стол.
— Но дело не в этом, — сказал отец.
Я начал икать ни с того ни с сего. Мама дала мне воды, папа — водки, я все икаю. Мама дала помидор, папа — водки, я все икаю.
— Ой, — кричит мама, — ой, что с ним будет?
— С чего бы это?
Я в ответ только икаю.
Пришел папин знакомый. Папа к нему:
— С нашим Микой горе. Он уже второй час икает. Помоги нам, пожалуйста, в этом деле.
— С удовольствием, — говорит, — помогу. Что мне делать?
И снимает пиджак.
Что, думаю, он со мной собирается делать? И я на всякий случай встал у двери. Но он ничего не хотел со мной делать. Он просто так снял пиджак, ему, наверное, было жарко. Он повесил пиджак и говорит:
— Может, вы напугали его? И на этой почве он стал икать? И с перепугу не может понять, в чем дело?
— Вот еще, — говорит папа, — он ведь наш сын, а не посторонний. С чего бы мы стали его пугать?
Знакомый спрашивает меня:
— Ты чувствуешь, отчего ты икаешь? Или ты просто так икаешь? Не знаешь сам, отчего икаешь?
Я ответил ему сплошным иканьем.
Знакомый послушал и говорит:
— Икает он совершенно нормально. И не нужно ему мешать: пусть он икает, пока не устанет.
Тут я икать перестал.
— Вот видите, — говорит знакомый, — он устал. Я говорил, что он непременно устанет. Любой человек в любом деле устанет.
Вот какое письмо написал один очень влюбленный.
«Дорогая моя, родная!
Я пишу вам это письмо.
Вы помните тот теплый вечер? Мы пели „Летят утки и два гуся“.
Несмотря на то, что мы петь не можем, мы все же пели у входа в ваш дом. Мы встретимся с вами и вместе споем. Поете ли вы сейчас? Я не пою с тех пор, как не вижу вас. Я ни разу не пел. Но если я вас увижу, я спою с вами ту же самую песню.
Это чудесная песня, и мы ее с вами споем. Но если не будет у нас желания или еще что-нибудь такое, мы не будем петь эту песню или какую-нибудь другую. Мы вообще не будем петь. Но хотелось бы.
Потому что я помню, как мы с вами пели, и хотел бы спеть еще. Песня — это великая сила, и мы непременно с вами споем. Как вы находите это дело?
Думающий о вас и тоскующий Леопольд».
Вот что случилось однажды.