Я выжгу в себе месть

Василика научилась не обращать внимания на зияющие дыры вместо глаз. Сотни черепушек смотрели на нее с разных сторон. Она понимала, что в Нави не растут настоящие деревья, нет поленьев, да и топоры брать неоткуда. И все же выглядело жутко. Пришлось привыкнуть.

Мертвое царство стирало грани между человеческим и звериным. Проживешь чуток – и уже не удивляешься упыриному вою, купаешься в черной речке и отлавливаешь умертвий, как бравый охотник – диких уток. Василика не удивилась бы, если бы ей сказали, что через год-другой она попытается попробовать полусгнившее мясо. У Кощея, по его же словам, часто проскакивала подобная мысль, но он отгонял ее прочь, да и Вран приносил гостинцы время от времени.

Интересно, сколько же лет этой птице? Про воронов они с Ягиней не говорили. Василика только от других слышала, что летают они по мертвым землям, оттого и привыкли питаться падалью. Сколько несчастий люди связывали с появлением черных птиц? Да много – от хворей до войн. А все было, как назло, наоборот – Вран приносил добрые вести, подарки, а еще обещал вернуться за Василикой и отвести ее назад.

Боль растекалась по телу. Спина ныла. Спать на земле не нравилось, и тонкое покрывало не спасало толком. Если открыть глаза, то взгляд тут же зацепится за гору черепушек, но если раньше пробрал бы озноб, то теперь – ничего, разве что тревога снова заскребется под ребрами.

Ягиня учила Василику, что чужие кости – та еще тайна под тысячей замков. С помощью костей можно было призвать с того света и самого мертвеца, найти его родных, прогнать игошу, наслать кровное проклятие, и не только. Но ведьма никогда не говорила, что будет, если смешать кости разных людей и выстроить из них дом. Наверное, мертвые возмутятся и начнут приходить в гости и всячески тревожить человека, который посмел надругаться над их телами.

Но к Кощею никто не наведывался. Кто знает, может, он такую защиту сплел, которая любых духов гнала прочь и не давала им проникнуть в дом, добраться до собственных тел и завыть.

Надо бы спросить у Ягини. Чутье подсказывало, что дело в мертвой земле. В Нави все творилось по-иному. Те же синие колокольчики отпугивали нечисть. Подумать только: самые простые цветы, и столько шума, у Кощея аж брови на лоб полезли, а среди живых их перезвон считался дурным предзнаменованием. Поговаривали, что нечисть обожает их, поэтому мавки делают серьги из небесных цветов и звенят-звенят-звенят. А каждый, кто слышит, непременно должен испугаться и побежать прочь.

А на деле – обычные цветы, разве что удивительно живучие, раз проросли на мертвой земле. Василику они радовали – живые, нежные, звонкие, с капелькой первородного пламени, того самого, которое растекается внутри каждого живого. Оно было во всем – в людях, растениях, зверях. Только внутри нежаков не разгоралось, оттого вся нечисть ходила обозленной и тянулась к людям, желая заполучить ту самую искорку.

Не зря же Ягиня говорила, что зависть хуже гордыни. Это было отвратительное чувство, заставляющее мечтать о чужом блеске и не видеть своего собственного. Василика вон недавно завидовала ведьмам, считала их вольными девками, и что в итоге? Оказалось, что ворожеи трудятся не меньше чернавок и часто ходят по скользким тропкам, подвергая себя опасности. Такая вот невольная воля.

Кощею – по тем же рассказам Костяной – тоже многие завидовали, мол, живет много столетий, горя не знает, по земле кровавой не ходит. Ага, держи карман шире.

Боль в спине стала совсем нестерпимой. Пришлось откинуть покрывало и встать. Заварить бы мятный отвар, пахучий и успокаивающий, закусить пирогом, и все станет славно, и серость не покажется унылой, и умертвия ласково запоют. Но живой воды было всего ничего, а пирогами и не пахло.

Кощей дремал в соседней комнате, Василика заглянула к нему. Мокрый, взъерошенный, похожий на ежа, который не спал целую зиму и рухнул по весне. Она поневоле засмотрелась и подумала: а ведь если причесать, попарить в бане и накормить как следует, то станет вполне ладным. Даже жаль, что пламя внутри почти угасло. Не будь он таким уставшим и выгоревшим, то все могло бы сложиться иначе.

Василика понимала: Кощей больше всего нуждался в Смерти, вечном покое. Она чувствовала, как тяжесть сковывала его плечи, заставляла горбиться, хмуриться и скрипеть зубами. Он успокаивался, когда пронзал мечом упыря или умертвие, когда рычал, сдавливая гнилую шею чудовища. Потом становилось легче, хоть и ненадолго.

Василика присела рядом. Говорили, будто из женской жалости часто рождается любовь. Могло ли подобное случиться с ней? Она сторонилась Кощея, отказываясь признаться даже себе, что привыкла к вечно хмурому лицу, колким словам, внезапным подаркам. Даже эта тяжесть казалась какой-то близкой.

…Наверное, это был самый мерзкий ее поступок, но Василика не отказала себе в маленьком коварстве. Она тихонько подошла к Кощею, склонилась над его лицом и поцеловала в бледный морщинистый лоб. В следующий миг ее накрыла волна стыда, и Василика быстро-быстро убежала прочь.