Я вышла замуж за покойника

Но в их речах она выражалась прямо противоположно, если не с его стороны, то по крайней мере с ее. Почти каждое адресованное ему замечание было дружелюбно выраженным оскорблением, нарочитым пренебрежением, мило звучащим унижением. Казалось, у нее не было для него простого ласкового слова, даже обычного человеческого внимания. Правда, ее выдавали глаза. И он понимал. При всех ее возмутительных дерзостях ее улыбка говорила, что она его боготворит, преклоняется перед ним, и он прекрасно это чувствовал.

— Ладно, ступай куда-нибудь. — Она повелительно махнула рукой. — Не дыши, как болван, нам в затылок. Займись чем-нибудь.

— О, прошу прощения, — сказал он, поднимая воротник, словно замерз, и поглядел в оба конца прохода. — Пожалуй, схожу в тамбур выкурить сигарету.

— Хоть две, — беззаботно бросила она. — Мне без разницы.

Парень повернулся и стал проталкиваться по проходу.

— Это так мило с его стороны, — глядя вслед, с признательностью заметила гостья.

— О, он довольно сносный, — ответила спутница. — Не совсем конченый, — равнодушно пожала плечами. Но глаза выдавали, что она говорит неправду.

Она оглянулась, чтобы удостовериться, что молодой человек ее не слышит. Затем, наклонившись к собеседнице, доверительно понизила голос.

— Теперь могу сказать, — выпалила она, — почему я заставила его встать. Понимаете, из-за вашего положения.

Девушка, что сидела на чемодане, не сказав ни слова, смущенно и с укоризной опустила глаза.

— Вы не одна. Я тоже, — поспешила похвастаться спутница.

— О! — воскликнула ее соседка, не зная, что еще сказать. Произнести «Не может быть!» или «Неужели?» прозвучало бы неестественно, фальшиво. Она не очень успешно попыталась выдавить из себя заинтересованную улыбку. Должно быть, из-за того, что разучилась улыбаться.

— Семь месяцев, — не ожидая вопроса, добавила спутница.

Девушка почувствовала на себе ее взгляд, как бы рассчитывающий на взаимную откровенность.

— Восемь, — еле слышно пролепетала она. Говорить не хотелось, но пришлось.

— Просто замечательно, — отозвалась спутница, довольная полученной информацией. — Потрясающе. — Словно принадлежа к избранной касте, она обнаружила, что обращается к особе, обошедшей ее на целых тридцать дней. Весь остальной женский род не удостаивался ее высокого внимания.

«Замечательно, потрясающе», — повторила про себя девушка, и сердце тоскливо защемило.

— А где муж? — поинтересовалась соседка. — Едете к нему?

— Нет, — ответила девушка, уставившись в зеленую велюровую спинку переднего сиденья. — Нет.

— A-а, оставили в Нью-Йорке?

— Нет, — повторила девушка. — Нет. — Казалось, она внимательно читает на передней спинке возникающие и тут же исчезающие слова. — Я его потеряла.

— Ой, прости…

Горе, кажется, впервые коснулось жизнерадостной спутницы, если не считать огорчений из-за поломанной куклы или измены первой школьной любви. На ее сияющем личике отразились новые ощущения. Но и в данном случае это было не ее, а чье-то горе. Собственного горя она не знала, не знает и никогда не узнает. Она была одной из тех немногих родившихся под счастливой звездой, кому суждено блистать в нашем в общем-то безрадостном мире.

Она прикусила губу, оборвав себя на полуслове, и импульсивно положила руку на плечо спутницы, потом убрала.

После этого они тактично избегали говорить об этих вещах. Таких важных вещах, как рождение и смерть, которые могут принести столько радости и столько горя.

У нее, этого обласканного солнцем создания, были светло-золотистые волосы. Они обрамляли головку воздушным сияющим венцом. По пухлым розовым щечкам и маленькому вздернутому носику будто небрежной кистью художника разбрызганы золотые капельки веснушек. Но прелестнее всего был ее ротик. И если личико в целом было не идеальной красоты, то одного сразу привлекавшего взгляд ротика было достаточно, чтобы оно выглядело совершенно очаровательным. Чтобы осветить комнату, не обязательно иметь канделябр — достаточно одной лампочки. Когда ротик расплывался в улыбке, улыбалось все остальное. Морщился носик, изгибались дугой брови, в уголках глаз появлялись морщинки, на щеках — ямочки, которых минуту назад не было. Похоже, эта золотоволосая куколка много улыбалась. Наверное, ей было чему улыбаться.

Она без конца вертела на безымянном пальце обручальное кольцо. Можно сказать, лелеяла его, ласкала. Возможно, теперь это получалось у нее машинально, стало постоянной привычкой. Но поначалу, много месяцев назад, когда кольцо было в новинку, она, должно быть, ужасно гордилась. Ей все время хотелось показать его всему миру, как бы говоря: «Вы только взгляните! Посмотрите, что у меня!» — и оно до того ей нравилось, что она ни на минуту не убирала рук. Теперь, хотя гордости и привязанности отнюдь не убавилось, это стало милой привычкой. Как бы ни двигались руки, что бы ни выражали жесты, кольцо всегда оказывалось на виду, привлекало взгляды.