«Я встретил вас…» (сборник)

Во всяком случае, за год их знакомства, того самого «времени золотого», Тютчев был настолько очарован своей юной избранницей, что стал всерьез подумывать о женитьбе. Графиня в свои шестнадцать лет выглядела очаровательно, у нее было много поклонников, что, видимо, вызывало ревность поэта. В числе ее поклонников оказался и барон Александр Сергеевич Крюднер, второй секретарь русского посольства, коллега Тютчева. Набравшись смелости, Федор Иванович решился просить руки Амалии. Но простой русский дворянин показался ее родителям не такой уж выгодной партией для их дочери, и они предпочли ему барона Крюднера.

По настоянию родителей Амалия, несмотря на нежные чувства, которые она питала к Тютчеву, все же дала согласие на брак с Крюднером. Юный дипломат был совершенно убит горем. Тогда-то, по семейным преданиям, и должна была, по всей вероятности, произойти дуэль Федора Тютчева с кем-то из его соперников или даже с одним из родственников Амалии. Но дуэль, к счастью, не состоялась…

Неизвестно, пожалела ли потом Амалия Максимилиановна о своем замужестве, но дружеские чувства к поэту сохранила и при каждом удобном случае оказывала Федору Ивановичу любую, хоть малую, дружескую услугу. Она-то и привезла в Петербург Гагарину тютчевские стихотворения, потом частично напечатанные в пушкинском «Современнике».

А Федор Иванович отчего-то считал ее брак не вполне удачным. Уже после переезда Крюднеров в Россию он пишет родителям в январе 1837 года: «Видите ли вы иногда г-жу Крюднер? Я имею основания предполагать, что она не так счастлива в своем блестящем положении, как бы я того для нее желал. Милая, прелестная женщина, но какая несчастливая! Она никогда не будет так счастлива, как она того заслуживает. Спросите ее, когда вы ее увидите, помнит ли она еще о моем существовании…»

Время покажет, что ни она, ни он не забудут своей юной привязанности. А вот была ли, по утверждению Тютчева, несчастливой женщина, вызывавшая восхищение величайших поэтов XIX века? Так, Генрих Гейне, живя после Мюнхена во Флоренции, в одном из писем сообщает Тютчеву: «Я ходил в Трибуну принести дань восхищения Венере Медицейской. Она поручила мне передать привет ее сестре, божественной Амалии». И видимо, не зря сравнивает ее великий немецкий поэт с богиней красоты. Эта «божественная Амалия» – та самая баронесса Крюднер, которая в свой приезд в Петербург очарует и Александра Сергеевича Пушкина.

О ее появлении в Северной столице рассказывают письма князя Вяземского жене в июле 1833 года. Сообщая о вечере у графини Бобринской, он добавляет: «…была тут приезжая саксонка, очень мила, молода, бела, стыдлива. Я обещал Люцероде (саксонский посланник в Петербурге. – Г. Ч.) сказать тебе, что он ее не казал людям из ревности, а выпустил в свет только перед самым отъездом ее».

На другой день, в письме от 25 июля, он доверительно пишет жене о встрече Пушкина с Крюднер: «Вчера был вечер у Фикельмона… было довольно вяло. Один Пушкин, palpitoit de l’inter^et du moment («трепеща от волнения»), краснея, поглядывал на Крюднершу и несколько увивался вокруг нее». И еще через несколько дней, в новом письме, Петр Андреевич сообщал: «Вчера Крюднерша была очень мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Виельгорским немецкие штучки. Голос ее очень хорош».

В тридцатых годах XIX века, когда Тютчев еще находился за границей, Амалия Максимилиановна не переставала блистать в свете, восхищая своим умом, красотой не только мужчин, но и женщин. Так, по поводу бала 21 января 1837 года у австрийского посланника Фикельмона Александра Петровна Дурново запишет в своем дневнике: «Крюднер действительно очень красивая, такая прекрасная кожа, черты такие тонкие».

Располагая большими связями при русском дворе, будучи близко знакомой с всесильным графом Бенкендорфом, она через него оказывала Федору Ивановичу и его семье дружеские услуги. Амалия Максимилиановна, например, во многом способствовала переезду Тютчевых в Россию и получению Федором Ивановичем должности переводчика в Департаменте различных податей и сборов.

Поэт всегда страшно неудобно чувствовал себя, принимая эти услуги. Но иного выхода у него, обремененного большой семьей и нередко долгами, просто не было. Еще из Мюнхена в письме к Гагарину в Петербург, хваля душевные качества Крюднер, он добавляет: «Мне, само собою разумеется, до смерти хочется написать госпоже Амалии, но мешает глупейшее препятствие. Я просил ее об одном одолжении, и теперь мое письмо могло бы показаться желанием о нем напомнить. Ах, что за напасть! И в какой надо было быть мне нужде, чтобы так испортить дружеские отношения!.. И однако, из всех известных мне в мире людей она, бесспорно, единственная, по отношению к которой я с наименьшим отвращением чувствовал бы себя обязанным».

Так и читаешь между строк, что она до сих пор для него много значит… В своей долгой жизни они встречались не часто. Но эти редкие встречи радовали обоих. Например, в июле 1840 года они встретились в Тагернзее – живописной местности недалеко от Мюнхена, где Тютчевы и Крюднеры отдыхали семьями.