Я вспоминаю...

Слава — не то, чем она кажется со стороны. Люди, которые никому не известны, думают, что им понравилось бы быть знаменитыми: ведь слава приносит счастье. Но что называть счастьем? Сомнений нет: успех принес мне некоторые | радости. В молодости я думал, что успех — это чудесно, что он распахнет передо мною двери мира, заставит родителей ^ гордиться сыном и покажет учителям, как они были неправы, считая, в своем большинстве, что я ни на что не гожусь и уж никогда ни в чем не прославлюсь.

Слава. А за что, собственно? Мои рисунки были недостаточно хороши. И куклы для театра не сулили в будущем славы. Все это правда. Возможно, как журналист, я добился бы некоторой известности, раскапывая всякие интересные материалы. Славы я жаждал всей душой, хотя и не представлял в какой области, — одно я знал точно: мне надо попасть в Рим. Для меня слава означала появиться на экране кинотеатра «Фульгор», а как это могло быть? Я не был Гэри Купером. Позже я понял, что экран «Фульгора» не является полным воплощением мечты режиссера.

Я допускал, что слава имеет отношение к деньгам. Сами по себе деньги всегда мало меня интересовали — разве только в том случае, когда недоставало чего-то необходимого. Одобрение художнику важнее пищи. В дни юности деньги были нужны мне на кофе, сэндвич и на оплату комнаты в частном доме — ближе к центру, по возможности. Потом мне стали требоваться миллионы — на съемки фильмов.

Только став известным, я понял, что слава вовсе не приносит денег. Теперь каждый таксист узнавал меня, и приходилось давать больше «на чай», иначе они растрезвонили бы по всему городу, что Феллини — скряга.

От меня ждут приглашений. Ко мне приезжают издалека. Так как я живу в Риме, от меня ждут, что приглашающей стороной буду я, а человек, которого я приглашаю, часто приходит не один. Иногда, когда я работаю над очередным фильмом, кто-нибудь из продюсеров берет на себя честь оплатить счет, но обычно ее предоставляют мне.

Считается, что я, будучи человеком известным, должен поддерживать определенный уровень жизни. Лично мне все равно, что обо мне думают люди, но, к сожалению, если ты не производишь впечатления процветающего человека, тебя воспринимают как неудачника, и ты вряд ли можешь рассчитывать на деньги для следующей картины.

Существует тенденция смешивать реального человека и его работу. Творчество человека — его продолженное «я»; определение не мое, но оно мне нравится. Актера путают с персонажами, которых он играет, а в режиссере видят отражение его фильмов. А раз я ставлю фильмы, которые производят впечатление роскошных и требующих больших затрат, люди Думают, что я богат.

Меня считают богачом, мне же иногда, когда я понимаю, что от меня ждут делового обеда в «Гранд-отеле», приходится отсиживаться дома. Никаких твердых договоренностей, все вилами на воде писано, а я уже должен раскошеливаться. Меня легко одурачить: ведь я должен надеяться на продолжение работы, иначе не смогу жить, но платить почему-то нужно уже сейчас. Сам я не люблю откладывать дела на завтра или заводить долги. Раз я заказываю угощение, значит, должен заплатить по счету.

Твоя слава, похоже, дает другим право, которое иначе они себе никогда бы не присвоили — рыться в твоем мусоре, подслушивать твои личные разговоры. Она дает им лицензию на вымысел. Я предупредил Джульетту, что мы никогда, абсолютно никогда не должны ссориться на людях. По этому поводу мы основательно поспорили в переполненном ресторане.

Стоит мне показаться на людях с какой-нибудь женщиной, выпить с ней по бокалу вина или по чашечке кофе, и это уже подается как последняя новость, а мы с Джульеттой должны публично объявлять, что вовсе не собираемся разводиться. Джульетта в замешательстве и, что еще хуже, раздумывает, не правда ли все это. Но хуже всего, что она часто верит тому, что читает в прессе.

Во время съемок «Мошенничества» прошел слух, что у Джульетты роман с американским актером Ричардом Бейзхартом. Я сказал Джульетте, что считаю этот слух ерундой. И засмеялся. Она же с раздражением отозвалась: «Почему ты смеешься? Не веришь, что такое возможно? Неужели ты совсем не ревнуешь?» Я сказал: «Конечно, нет». И тогда она по-настоящему рассердилась.