Я всё ещё влюблён

Энгельс оказался в самом центре событий. Организаторы митинга, среди которых главную роль играли Элеонора Маркс и ее муж — журналист и драматург Эдуард Эвелинг, пригласили его на четвертую трибуну. Вместе с ним на этой старой большой грузовой платформе — только что приехавший из Франции Поль Лафарг, молодой писатель и музыкальный критик Бернард Шоу, писатель-эмигрант Степняк-Кравчинский, член парламента и опять-таки писатель Роберт Каннингем-Грехем.

Определенный переизбыток литераторов тотчас заметил зоркий, умеющий во всем найти комическую или хотя бы забавную сторону Шоу.

— Не кажется ли вам, господин Энгельс, — сказал он с улыбкой, — что шесть писателей для одной старой повозки — это несколько многовато и чуть-чуть однообразно?

Энгельс считал Шоу, не так давно появившегося на литературном небосклоне с несколькими романами, честным, лишенным всяких карьеристских устремлений парнем, очень талантливым и остроумным беллетристом, но он был убежден также, что как политик Шоу пока абсолютно ничего не стоит. Об этом говорила не только его принадлежность к фабианцам с их оппортунистической проповедью «муниципального социализма», с наивной надеждой обратить буржуа в социалистов и мирным конституционным путем ввести социализм. («Благонамеренная банда», — говорил о них Энгельс). Об этом же, если угодно, свидетельствовал я только что заданный вопрос.

— Да, дорогой Шоу, — сказал Энгельс, тоже улыбаясь, — тут шесть человек пишущей братии. Вы верно подметили сходство между нами. Но как вам могло не броситься в глаза и весьма существенное различие? Вы и Эвелинг — ирландцы, Лафарг — француз, Каннингем-Грехем — англичанин, Степняк — русский и, наконец, ваш покорный слуга — немец. Шесть человек — пять национальностей! Я думаю, что для идеи Международного Первомайского праздника это различие гораздо более важно, чем однообразие, подмеченное вами. Разве не так?

— Пожалуй, — охотно согласился Шоу, видя, что Энгельс хоть и старше его в два с лишним раза, но по меньшей мере не уступает ему в наблюдательности, — однако если идти и дальше по пути фиксации различий…

Волна музыки прервала Шоу, а когда она схлынула, Энгельс, не дожидаясь, когда тот продолжит фразу, сказал:

— Различий между нами великое множество. Важны существенные различия, а не любые.

— Я как раз и хочу отметить различие едва ли не самое существенное.

— Как говорят мои соотечественники, я повесил уши на гвоздь внимания, — дружелюбно улыбнулся и наклонил голову к собеседнику Энгельс.

Но в это время на платформу вбежал какой-то молодой человек и, пробравшись к Эвелингу — председателю митинга у этой трибуны, — взволнованно сказал ему несколько кратких фраз. Эвелинг тотчас повернулся к Энгельсу:

— Генерал! Получено телеграфное сообщение, что демонстрации и митинги идут в Мадриде, Бильбао, Сарагосе. Но, кажется, больше всего демонстрантов на улицах Барселоны. Называют цифру что-то около ста тысяч.

— Ого! — восторженно откликнулась вся трибуна.

— Это больше, чем в Вене и Будапеште, вместе взятых! — возбужденно и радостно сказал кто-то.

— Новость отличная! — Энгельс, которому в его семьдесят лет даже врачи не давали больше пятидесяти пяти — шестидесяти, казалось, еще помолодел, произнося это. — Поделитесь ею со всеми, Эдуард. Да и вообще пора открывать митинг, иначе народ начнет расходиться. Вы же, мой друг, не для того с таким трудом и отвагой добивались этих трибун и разрешения на контрмитинг, чтобы мы покрасовались здесь и ушли.

— Смотрите, на других трибунах уже началось, — указал направо своей острой бородкой Каннингем-Грехем, — кажется, там выступает Бернштейн.

— Лишь бы он не говорил слишком долго, — слегка поморщился Энгельс. — У парня мания копаться в мелочах. Это всегда бессмысленно, а уж сегодня-то особенно.

Эвелинг сделал шаг вперед и энергично поднял руку, требуя тишины и внимания. Народ тотчас замер в таком полном и глубоком молчаний, что на возвышении трибуны вдруг стали довольно отчетливо слышны слова, которые натужно выкрикивали где-то вдали: «Энгельс!.. его сателлиты!.. эти интеллигенты!.. не занимающиеся физическим трудом!.. они!.. представляют собой!.. буржуазную клику!.. стремящуюся!.. поссорить!.. рабочих!..»

На трибуне все, кроме сосредоточившегося Эвелинга, засмеялись, поняв, что это доносится речь, которую кто-то произносит на том, другом митинге, организованном деятелями из Лондонского совета тред-юнионов и Социал-демократической федерации.

— Узнаете? — поборов смех, обратился Энгельс к Степняку-Кравчинскому. — То глас нашего общего друга сэра Генри Майерса Гайндмана.