Я всё ещё влюблён

— Как хорошо, что ты пришел, — тихо сказал Шаппер, подняв свои серые, снова ставшие в дни болезни яркими глаза. — Ведь у меня чахотка. Это установлено твердо. И нет никакого сомнения, что скоро, — он посмотрел на жену, на сына, сидевших у окна на диване, и перешел с немецкого на французский, которого те не знали, — как говорится, je ferai bientot la derniere grimace[12]…

— Я уверен, что ты сильно преувеличиваешь, — сказал тоже по-французски Маркс. — Разве не было случаев, когда чахотку излечивали?

— Ты много знаешь таких случаев?

— Я знаю, что они бывают… Между прочим, у меня у самого когда-то легкие тоже были не в порядке.

— У тебя? — изумился Шаппер. — Это ты придумал сейчас. И, между прочим, совершенно напрасно. Тебе не идет хитрость.

— Нет, я ничего не придумал, — спокойно и серьезно возразил Маркс. — Ты никогда не интересовался, почему я не служил в армии?

— Действительно…

— Я был освобожден в тридцать восьмом году от призыва из-за болезни легких. Позже, как тебе известно, я приобрел немало всяких недугов, но на легкие в зрелые годы я никогда не жаловался.

— Эта история, дорогой Карл, — Шаппер устало прикрыл глаза, — могла бы меня вдохновить, если бы я не был почти на сорок лет старше, чем ты в тридцать восьмом. Лучше скажи мне, какое сегодня число и какой день.

— Двадцать восьмое апреля, четверг.

— И следовательно, когда воскресенье?

— Первого мая.

— Первого мая вы меня и похороните, — Шаппер открыл глаза и пристально посмотрел на Маркса. — Я надеюсь, погода будет приличной.

Маркс опустил глаза под этим испытующим взглядом, помолчал, но скоро нашелся:

— Первого мая не может произойти ничего печального, старина, — тихо улыбнулся он. — Ведь это день рождения моей старшей дочери. Я надеюсь услышать в этот день, что тебе стало лучше.

— Да, конечно, — Шаппер чуть заметно покачал лежащей на подушке головой, — с моей стороны было бы большим свинством сделать такой день днем моих похорон.

Марксу все время хотелось перейти опять на немецкий и потому, что он ощущал неловкость перед женой Шаппера и его сыном, разговаривая на языке, которого они не знали, и потому, что надеялся этим помешать больному говорить о смерти. И он наконец сказал по-немецки:

— Я уверен, что худую весть о тебе не принесет нам ни первое мая, ни десятое июня, ни двадцатое августа, ни тридцать первое декабря.

Шаппер понял, почему Маркс перешел на немецкий. Он горько улыбнулся, помолчал, а потом с промелькнувшей в голосе усмешкой спросил тоже по-немецки:

— Ты слышал, что твой старый приятель Руге снова уверовал в бессмертие души и объявил бессмертие непреложной истиной?

— Да, я читал, — выжидающе ответил Маркс.

— Вот мне и хотелось прибыть туда, — длинным исхудавшим пальцем Шаппер указал вверх, — именно в воскресенье, когда все свободны, чтобы побольше бессмертных душ меня встречало. Ты же знаешь, я всю жизнь любил многолюдство — собрания, митинги, празднества…

— Карл! — воскликнула жена. — Как ты можешь так шутить!

— И передай всем нашим, — словно не расслышав возгласа жены, продолжал по-немецки больной, — что, как только душа Руге прибудет туда, душа Шаппера при первой же встрече набьет ей морду.

Маркс не мог сдержать улыбки, а жена снова взмолилась:

— Карл!

— Что — Карл? — обернулся к ней Шаппер. — Спроси-ка у Маркса, заслужила душа Руге, чтобы набить ей морду, или нет?

— Заслужила, — охотно подтвердил. Маркс. — И притом очень давно. Заслужила хотя бы уже за одну фразу о том, что люди, подобные нам с Кардом, — бедные, ограниченные существа, которые хотят, но не могут разбогатеть и лишь поэтому верят в коммунизм и надеются на него.

— А сколько исполнится первого мая Женни? — спросила женщина, чтобы увести разговор в сторону. Оказывается, она поняла слова Маркса, сказанные по-французски. — Кажется, двадцать пять?

— Нет, уже двадцать шесть, — ответил Маркс.

Шаппер снова закрыл глаза. Маркс, понимая, что ему трудно говорить, не нарушал молчания. Вдруг больной стремительно распахнул ресницы. Его глаза сияли каким-то новым, ярким блеском.

— Старик, а ты помнишь таверну «У ангела»? — горячим шепотом произнес он.

— Таверну «У ангела»? — удивился Маркс. — Где это?

— Где! — досадливо воскликнул Шаппер. — На Уэббер-стрит, конечно, здесь, в Лондоне. Неужели не помнишь? Девятнадцатого или двадцатого августа сорок пятого года… Ведь то была наша первая или вторая встреча…. Если не помнишь эту встречу и меня, то, может быть, помнишь хозяйку таверны? Она действительно была прелестна, как ангел. Фридрих не мог оторвать от нее взгляда, а ты все подсмеивался: Ангельс влюбился в ангела!

Маркс теперь вспомнил. Да, это было в августе сорок пятого. Тогда он впервые полтора месяца гостил в Англии.