Я всё ещё влюблён

Это озадачило хозяина, он задумался, удивился и даже перевел взгляд с шевелюры Маркса на его лицо, но ответ на следующий вопрос — об образовании, — видимо, утешил его: было бы лестно иметь под своим началом доктора философии, питомца Бонна, Берлина и Иены.

— Вы знаете какие-нибудь языки помимо английского и немецкого? — продолжил он, опять лаская завистливым взглядом гриву Маркса.

— Я читаю на всех германских и романских языках, — медленно проговорил Маркс и, наслаждаясь глупой оторопелостью собеседника, добавил. — Кроме того, намерен в ближайшее время выучить русский, сербский и древнеславянский, но этот последний, — он улыбнулся, — едва ли мне пригодится на службе в вашем бюро.

— Да, конечно, — вполне серьезно подтвердил мистер Хили лишь для того, чтобы что-нибудь сказать. В этот момент он, видимо, опять представил Маркса своим подчиненным, и дух его взыграл. — Имеете ли вы, доктор Маркс, опыт конторской работы?

— Увы, не имею, — Маркс развел руками.

— Чем же вы занимались до сих пор? — вопрос прозвучал так: если не быть конторщиком, то чем же еще можно заниматься в этом мире?

— Литературной работой, публицистикой…

— Может быть, у вас даже есть свои сочинения?

— Да, есть кое-что, — вяло ответил Маркс, его начинало злить все это. — Но вот уж они-то, мои сочинения, совсем не имеют никакого отношения к моей возможной работе у вас.

— Ну что ж, — сказал Хили, не заметив раздражения Маркса, — теперь нам остается только одно: посмотрим, какой у вас почерк. Вот вам бумага, перо, садитесь сюда, — он указал рукой на конторку.

Маркс стоял недвижим. Он представил себе, как сядет, словно школьник, за конторку, а этот самодовольный болван станет, возвышаясь, рядом и начнет диктовать своим мерзким голосом какой-нибудь вздор, который надо будет послушно записывать. Он уже хотел послать чиновника к дьяволу, как вдруг тот передумал.

— Впрочем, отложим это, — сказал он. — Ведь мне надо знать не только то, каков ваш почерк сегодня, но и то, как, в какую сторону он изменяется. А если со временем он становится все хуже и хуже? Бюро не может рисковать. Поэтому, доктор, — было заметно, что ему доставляло удовольствие говорить «доктор», — поэтому, доктор Маркс, я попрошу вас прийти в четверг на будущей неделе и принести образцы своего почерка за возможно более длительный промежуток времени. Вы меня поняли? Бюро не может рисковать.

— Но ведь это будет на немецком языке…

— Ничего. Мы найдем возможность разобраться.

— Ну, хорошо…

О требовании представить образцы почерка Маркс тоже ничего не сказал жене. Ему вдруг и самому почему-то стало интересно, захотелось узнать, меняется ли у него с возрастом почерк. Он принялся рыться в старых бумагах, стараясь отыскать рукописи ранние и сравнить их с рукописями последующих лет. В самом дальнем ящике шкафа, на самом дне ему попались какие-то пожелтевшие, уже ломкие от времени страницы. Маркс вгляделся в них и радостно изумился: это был черновик его экзаменационной работы на аттестат зрелости — «Размышления юноши при выборе профессии». Вот уж не думал, что он сохранился! Ведь это написано двадцать семь лет назад… И надо же было ему попасться на глаза именно сейчас, когда Маркс, как и тогда, переполнен размышлениями о будущем, когда стоит на пороге новой работы, новой профессии. Маркс горько улыбнулся: только сейчас он в два с половиной раза старше, чем тогда. Он с любопытством пробежал несколько страниц и две из них, наиболее сохранившиеся, отобрал для «экзаменатора». Затем добавил к ним кое-что из экономическо-философских рукописей 1844 года, более поздних лет, хотел взять что-нибудь из нынешних, но, не сумев ничего выбрать — все было еще слишком горячим и живым, — решил, что потом просто перепишет несколько строк из газеты. Да, почерк — это было видно сразу — с годами делался хуже, неразборчивей. «Но не может же это быть причиной отказа, — думал Маркс. — Не переписчиком же, в конце концов, они возьмут меня на работу».

В четверг утром, никому не сказав ни слова, Маркс вышел из дому. Железнодорожное бюро находилось довольно далеко от дома Марксов на Графтон-террес, но Карл любил далекие прогулки, а кроме того, в пути он еще раз хотел кое-что обдумать и взвесить. Вначале он все пытался вспомнить, была ли в его жизни пора, когда кошмар безденежья не тяготел над ним, пытался — и долго не мог. Потом его вдруг озарило: а студенческие годы! В одном из писем той поры отец писал ему из Трира в Берлин: «Можно подумать, что мы Крезы: за один год сынок изволил истратить чуть ли не семьсот талеров, тогда как богачи не тратят и пятисот». «Бедный старик, — с нежностью подумал Маркс. — Вероятно, я действительно тратил тогда такие деньги, но разве молодой человек, который каждую неделю изыскивает все более и более эффективные способы разрушить старую систему мира и каждую неделю изобретает системы новые, — разве может он замечать подобные пустяки! И ведь к тому же я был тогда не женат. Очень многие неженатые молодые люди не знают цену деньгам…»