Я все помню

Сначала Том. За три месяца совместной работы мы добились значительных успехов. Вы уже знаете, что у него были проблемы с собственным «я», которые уходили корнями в детство и не самым лучшим образом отражались на его семейной жизни и работе. Разработанный мною план его лечения я тоже описывал. К моему удивлению, он уже нащупал способ избавляться от гнева на родителей. Вспомнил некоторые вещи, которые они говорили ему, когда он был еще мальчишкой. Как отец повторял: «А что ты сам думаешь о своем поступке?», а мать талдычила: «Не каждому дано быть хорошим во всем. – А потом добавляла: – Человек должен принимать себя таким, какой он есть, и учиться любить себя со всеми изъянами». Но при этом ни один из них так и не смирился с собственными недостатками. Когда отца даже не раз, а три раза подряд не избрали руководителем кафедры, они стали злобно критиковать членов комиссии и даже высмеивать лично каждого из них: у той дурацкий шиньон, у этого воняет изо рта, у того кривые зубы, да к тому же уродливая жена. А мать так же нелестно высказывалась о своих партнерах по теннису – все они были ленивые, жирные и неизменно тупые. По сравнению с ними самими все были глупцы. Том припомнил множество случаев скверного поведения родителей, противоречившего их словам и той снобистской философии, которую они назойливо проповедовали.

Да пошли они, – сказал Том примерно три недели назад. – Нет, я серьезно. Пусть идут на хрен. Алан, у вас тоже есть дети. Вы когда-нибудь говорили им, что они ограничены в своих способностях? Может, лучше ориентировать ребенка на достижение жизненного успеха? Меня всегда преследовало ощущение, что любое мое достижение – хорошие оценки, зарплата, карьерный рост и даже жена с детьми – является ошибкой. Будто я кого-то одурачил, убедив, что все это заслужил. Впрочем, примерно то же я чувствую и сейчас.

Тому казалось, что он недостоин такой прекрасной жены, столь прелестных детей и жизненного успеха, каким бы умеренным он вам ни казался. Он сделал вполне достаточно, чтобы жить в Фейрвью и быть членом загородного клуба. У него были деньги на обучение детей в колледже, густая копна волос на голове и стройное, мускулистое тело. Он обладал прекрасной репутацией и отменным здоровьем. А еще любил автомобили – и те, которые продавал, и те, на которых ездил. И каждый день с удовольствием отправлялся на работу. По крайней мере, до тех пор, пока его дочь не изнасиловали.

Наконец я решил, что он готов услышать слова, которые я не мог не произнести.

– Том, – произнес я во время нашей последней встречи на минувшей неделе, – позвольте мне задать вам один вопрос.

Задавайте…

– Как по-вашему, вы заслужили, чтобы Дженни была изнасилована?

Что… что вы сказали? – Том был шокирован. Сказать, чтобы он «пришел в ужас», было бы чересчур, но все же был к этому весьма близок.

– Вы не заслужили, чтобы у вас были дочь, Лукас и Шарлотта. Не заслужили свою работу. Так может, вы попросту присвоили то, что отнюдь не должно вам принадлежать, и за это мир на вас ополчился? Может, причина случившегося – вы сами?

Боже мой! Это жестоко! Что вы такое говорите?! Как вы смеете?!

– Том, вы прекрасно знаете, что я так не думаю. Но не находят ли мои слова отклика в вашей душе?

Отклик, конечно же, был. В тот момент я еще не был убит, как сейчас, да? Восемь дней назад? И присущие мне способности еще не затуманила опасность, нависшая над моей собственной семьей. Том откинулся на стуле и позволил этой мысли пропитать его до мозга костей. Глаза его расширились, а лицо, как всегда, пошло красными пятнами и скукожилось. Сопровождаемые громкими всхлипами, по щекам скатились две слезинки. Том плакал почти на каждом нашем сеансе.

Вот он, тот этап, которого мы достигли в работе. Том чувствовал вину. В определенной степени это вполне нормально – испытывать вину за то, что ты не смог защитить свою маленькую девочку. Но в основном это чувство носило абстрактный характер – Тому казалось, что причиной всего является он сам. А это уже иррационально. Если нужно, если вы сами подсознательно в это не верите, гоните от себя подобные ощущения. У меня нет ни времени, ни желания что-то объяснять вам или убеждать. Мне еще нужно сделать очень и очень многое.

Вина – очень мощное чувство, и в том расстроенном, маниакальном состоянии духа, в котором я пребывал в ту пятницу, мне казалось, что я смогу им как-то воспользоваться.