Я все помню

Все правильно! Я будто помогал самому себе! Целыми днями смотрел по телевизору новости. То CNN, то CNBC, то Fox. Все надеялся услышать еще об одном аналогичном нападении. Искал в Гугле. Представляете? Часть моего естества хотела, чтобы это чудовище изнасиловало кого-то еще и у полиции появился бы шанс его найти. Я ужасный человек. Но мне на это наплевать, понимаете? И не зазорно признаться в этом другому человеку. Делайте что хотите, посылайте меня прямо в ад. Отправляйте в тюрьму. Куда угодно. Вновь оказаться в больнице с дочерью и теми же самыми докторами! В этой долбаной палате интенсивной терапии! Да пошла она, эта жизнь! А я вместе с ней. Я должен был знать, что с ней что-то не так. Боже правый, кому же еще знать, как не мне, ее отцу. Но после потрясения, которое я испытал в больнице, теперь мне известно, что я просто позволил себе поверить, что все хорошо.

Том решил противиться воле жены, хотя в тот день мне об этом не сказал, а признался лишь несколько недель спустя. Так образовалась первая трещина. Их семья, их брак стали распадаться. И так уж случилось, что в то утро, когда Дженни вскрыла себе вены, Шарлотта вновь совершила мерзкий поступок – по отношению как к Дженни, так и к ее отцу.

Для меня это не стало неожиданностью. Но искусство лечения в том и заключается, чтобы дать пациенту возможность сделать собственные выводы. Именно так, врач должен проявлять терпение, чтобы с одной стороны подпитывать этот процесс, но с другой – не вмешиваться в него. Как просто было бы мне подвести Тома к выводу о том, что он злился на жену за то, что ей удалось убедить его в скором выздоровлении Дженни. Всего-то парочка оброненных к месту слов. Фраза здесь, предложение там. Упоминание о фактах, свидетельствовавших против его супруги. В конце концов, именно Шарлотта настояла, чтобы Дженни подвергли этому лечению. Она же решила отказаться от дальнейшего лечения и пожить какое-то время на Блок-Айленде, в относительной изоляции. А также утверждала, что все нормально, несмотря на то, что Дженни напрочь утратила интерес к жизни. Делала мужу замечания каждый раз, когда он переводил разговор на тему изнасилования дочери. Ничего такого я не сказал. И соблюдал величайшую осторожность. Врач обладает огромной силой внушения. Огромной.

Не буду говорить о том, насколько оправданы были чувства Тома. Чувства не нуждаются в оправдании. С одной стороны, Шарлотта была непреклонна в своей версии истины. Воспоминания об изнасиловании были стерты из памяти дочери, следовательно, его попросту не было. Сейчас вполне очевидно, что она ошиблась, хотя руководствовалась лучшими намерениями. Впрочем, совсем уж обманывать себя женщина тоже не собиралась. Доктор Марковиц назначил лекарства, и память Дженни претерпела изменения. Она не помнила об изнасиловании ровным счетом ничего. Шарлотту нельзя винить в том, что она не понимала механизмов ни человеческого мышления, ни разрушительных побочных эффектов лечения, которые только-только начали о себе заявлять. И это возвращает нас к Шону Логану.

Глава восьмая