«Я все оставила для слова…»

«Я все оставила для слова…». К 100-летию Ксении Некрасовой

Евгения КОРОБКОВА

Необыкновенный всплеск интереса к творчеству Ксении Некрасовой (1912–1958), не утихающий по сей день, начался после ее смерти. Сегодня поэтессу именуют «великой юродивой», «матушкой русского верлибра». И все же широкому читателю ее имя неизвестно.

Очевидны притчевость, фольклорность, мифологичность судьбы и личности поэта. И в историю литературы Некрасова вошла в большей степени как персонаж, а не автор. Ее имя можно встретить в мемуарах и рассказах об Анне Ахматовой, в воспоминаниях о художнике Фальке, в автобиографиях литераторов 40-х–50-х годов прошлого столетия В. Берестова, М. Алигер, Л. Чуковской, Л. Озерова и других. Чуть ли не каждый автор, описывающий литературное сообщество Москвы того времени, считает своим долгом упомянуть Ксению Некрасову, с которой связано огромное количество причудливых рассказов и литературных анекдотов того времени.

Известна характерная история из ташкентского периода жизни поэтессы: «Появилась Ксения Некрасова в своем лохматом пальто и с котомкой, полной интереснейших стихов, пришла к Ахматовой, сказала: „Я буду у вас ночевать“. Вы, мол, на кровати, а я на полу, только дайте мне свой матрасик. Потом она положила одеяло, потом — подушку, и Ахматова ей все отдавала. „Ну что ж, — говорила Анна Андреевна, — Ксения считает, что если она поэт — ей все можно. А она — поэт“. Потом Ксения покусилась на кровать Анны Андреевны, и не знаю, чем бы все это кончилось, если бы она не нашла себе более удобного жилища»[1].

А вот что говорит о Некрасовой Николай Глазков, ее хороший друг, собравший наибольшее число «мифов и легенд» о Ксении Некрасовой. «Заходит она в гости и спрашивает: Коля, у тебя нет конфетки? — Нет, говорю, Ксюша, конфетки, а есть на этот раз полконфетки! — Ну так давай! — Нет и полконфетки, я ее съел! Вот только каша осталась. — Ну давай кашу, не отступала Ксюша. — Возьми, Ксюша, тарелку, вымой ее и накладывай сколько хочешь! — Нет, Коля, отвечает Ксения, я мыть не буду, не умею. Я никогда не работала. Я ведь княжеского происхождения.

И поведала, что, когда Романовых расстреливали, ее спрятал один инженер. Потом хвастал, что хотел сохранить единственного отпрыска царской династии, вдруг реставрация капитализма будет, вот тогда-то он получит за все сполна. „А потом, потеряв всякие надежды, — добавила Ксения Некрасова, — выдал замуж за своего друга. Я ничего не умела делать, так меня он воспитал, но терпел все из-за того, что я была молодая. Когда началась война, увез меня в Киргизию, но там было очень голодно. И вскоре я убежала от него в Москву. И в Москве было голодно. Тогда я собрала свои стихи и пришла к Александру Фадееву. Александр Александрович, говорю, помоги издать сборник стихов, а то ребенку есть нечего, а ведь это твой ребенок! Фадеев схватился за голову, снимает трубку и звонит Щипачеву: Степа, сейчас приедет к тебе поэтесса Ксения Некрасова, помоги ей издаться, я очень тебя прошу! — А в чем дело, Саша? — Так нужно, Степа, отвечает Фадеев, я потом тебе все объясню!“

А настоящий-то отец был известен, — улыбнулся Николай Глазков, — Александр Межиров. Он знал, что это его ребенок. Говорят, что Александр Фадеев, будучи человеком рассеянным, подумал, может и было что…»[2].

Воспоминания современников о Некрасовой почти всегда ироничные и веселые — но судьба поэтессы трагична. Происхождение, дата и место ее рождения, ее настоящие родители неизвестны. Война началась для нее так же, как и для героини «Железного потока» Серафимовича: ее трехмесячного сына убило осколком снаряда, когда она держала его на руках. Обезумев от горя, Некрасова «чуть не кончила свое существование на дне какой-нибудь пропасти»[3]. Но, как она сообщает в том же письме, ее «спасли стихи». Всю свою жизнь Ксения посвятила творчеству. Вела полунищенское, голодное существование. Из-за тяжелых материальных условий была вынуждена отдать своего второго сына в приют. Сама жила в каморке при Союзе писателей. Собственное жилье получила за восемь дней до смерти…

В самую тяжелую минуту жизни Ксения высказала такую мысль: «Не нужно писать о трагедиях наших, надо писать о чем-то другом»[4]. Несмотря на то, что в литературных кругах Некрасова слыла за графоманку, а над творчеством ее посмеивались, сама она не сомневалась в ценности своих стихотворений и верила, что поэзия нужна людям, «как голодающему хлеб». Сегодня, по прошествии ста лет со дня рождения Ксении и более пятидесяти — со дня ее смерти, очевидно, что Некрасова не ошибалась.

Первая публикация Некрасовой состоялась в журнале «Октябрь». Это произошло в марте 1937 года. Двадцатипятилетняя Ксения Некрасова приехала в Москву из уральского города Шадринска и поступила в Литературный институт, в семинар Николая Асеева. Его предисловием открывалась подборка Некрасовой в «Октябре»: влиятельный по тем временам литератор прямо говорил о том, что «Некрасова — поэт, которого мы все ждали».