Я все еще влюблен

В разговоре с женой Маркс умолчал о том, что «экзамен» отчасти уже состоялся, что он ответил на многие вопросы, интересовавшие хозяина бюро… Тот – его звали мистер Хили – был дотошен.

– Сколько вам лет, господин Маркс?

Маркс ответил.

– Вероисповедание?

– Лютеранское.

– Вы немец?

– Да.

– Но британский подданный?

– У меня нет подданства. Около двадцати лет тому назад я вышел из прусского подданства и с тех пор не принимал другое.

Это озадачило хозяина, он задумался, удивился и даже перевел взгляд с шевелюры Маркса на его лицо, но ответ на следующий вопрос – об образовании, – видимо, утешил его: было бы лестно иметь под своим началом доктора философии, питомца Бонна, Берлина и Иены.

– Вы знаете какие-нибудь языки помимо английского и немецкого? – продолжил он, опять лаская завистливым взглядом гриву Маркса.

– Я читаю на всех германских и романских языках, – медленно проговорил Маркс и, наслаждаясь глупой оторопелостью собеседника, добавил: – Кроме того, намерен в ближайшее время выучить русский, сербский и древнеславянский, по этот последний, – он улыбнулся, – едва ли мне пригодится на службе в вашем бюро.

– Да, конечно, – вполне серьезно подтвердил мистер Хили лишь для того, чтобы что-нибудь сказать. В этот момент он, видимо, опять представил Маркса своим подчиненным, и дух его взыграл. – Имеете ли вы, доктор Маркс, опыт конторской работы?

– Увы, не имею, – Маркс развел руками.

– Чем же вы занимались до сих пор? – вопрос прозвучал так: если не быть конторщиком, то чем же еще можно заниматься в этом мире?

– Литературной работой, публицистикой…

– Может быть, у вас даже есть свои сочинения?

– Да, есть кое-что, – вяло ответил Маркс, его начинало злить все это. – Но вот уж они-то, мои сочинения, совсем не имеют никакого отношения к моей возможной работе у вас.

– Ну что ж, – сказал Хили, не заметив раздражения Маркса, – теперь нам остается только одно: посмотрим, какой у вас почерк. Вот вам бумага, перо, садитесь сюда, – он указал рукой на конторку.

Маркс стоял недвижим. Он представил себе, как сядет, словно школьник, за конторку, а этот самодовольный болван станет, возвышаясь, рядом и начнет диктовать своим мерзким голосом какой-нибудь вздор, который надо будет послушно записывать. Он уже хотел послать чиновника к дьяволу, как вдруг тот передумал.

– Впрочем, отложим это, – сказал он. – Ведь мне надо знать не только то, каков ваш почерк сегодня, но и то, как, в какую сторону он изменяется. А если со временем он становится все хуже и хуже? Бюро не может рисковать. Поэтому, доктор, – было заметно, что ему доставляло удовольствие говорить «доктор», – поэтому, доктор Маркс, я попрошу вас прийти в четверг на будущей неделе и принести образцы своего почерка за возможно более длительный промежуток времени. Вы меня поняли? Бюро не может рисковать.

– Но ведь это будет на немецком языке…

– Ничего. Мы найдем возможность разобраться.

– Ну, хорошо…

О требовании представить образцы почерка Маркс тоже ничего не сказал жене. Ему вдруг и самому почему-то стало интересно, захотелось узнать, меняется ли у него с возрастом почерк. Он принялся рыться в старых бумагах, стараясь отыскать рукописи ранние и сравнить их с рукописями последующих лет. В самом дальнем ящике шкафа, на самом дне ему попались какие-то пожелтевшие, уже ломкие от времени страницы. Маркс вгляделся в них и радостно изумился: это был черновик его экзаменационной работы на аттестат зрелости – «Размышления юноши при выборе профессии». Вот уж не думал, что он сохранился! Ведь это написано двадцать семь лет назад… И надо же было ему попасться на глаза именно сейчас, когда Маркс, как и тогда, переполнен размышлениями о будущем, когда стоит на пороге новой работы, новой профессии. Маркс горько улыбнулся: только сейчас он в два с половиной раза старше, чем тогда. Он с любопытством пробежал несколько страниц и две из них, наиболее сохранившиеся, отобрал для «экзаменатора». Затем добавил к ним кое-что из экономическо-философских рукописей 1844 года, более поздних лет, хотел взять что-нибудь из нынешних, но, не сумев ничего выбрать – все было еще слишком горячим и живым, – решил, что потом просто перепишет несколько строк из газеты. Да, почерк – это было видно сразу – с годами делался хуже, неразборчивей. «Но не может же это быть причиной отказа, – думал Маркс. – Не переписчиком же, в конце концов, они возьмут меня на работу».