Я вижу солнце

Я принес треногий стульчик, усадил Хатию, а сам поднялся в оду, прошел в заднюю комнату и остановился у нашего старого семейного сундука. Долго стоял я и раздумывал, потом решительно ухватил сундук за ручку и поволок его вниз по лестнице, затащил на кухню и поставил перед очагом.

– Что это, Сосойя? – удивилась тетя.

– Здесь одежда папы и мамы.

– Ну и что?

– А то, что я продам ее!

– Ты с ума сошел?! – испугалась тетя.

– Сошел. Отвезу в Набеглави и обменяю на кукурузу!

– Слышишь, Хатия, что он говорит?

– Слышу, тетя Кето…

– А что же нам делать? Помирать с голоду, что ли! – сказал я.

– Сосойя! Возьми сию же минуту сундук и поставь на место! – приказала тетя.

Я откинул крышку сундука… Сердце у меня дрогнуло и больно сжалось… Я извлек из сундука кожаный полушубок отца. Каждое лето мы проветривали хранившуюся в сундуке одежду, и никогда ничего, кроме чувства любви и уважения к этому полушубку, я не испытывал. Теперь я вдруг испугался, словно сдирал его с покойника.

– Возьму это, и это, и это! – крикнул я, заглушая подступившие рыдания.

– Не делай этого, Сосо! – взмолилась тетя.

– Возьму, возьму! Плачь, сколько хочешь! И сапоги возьму, и брюки, и халат! – кричал я, выбрасывая вещи одну за другой. Вдруг я осекся и замолчал. На самом дне сундука лежало сложенное вдвое розовое платье. Я достал платье, развернул его, потом снова сложил, опустил на дно, положил сверху халат и брюки отца и захлопнул крышку. – Хорошо, тетя, не плачь… Возьму только сапоги и полушубок… Одолжу у Манасэ Таварткиладзе осла и утром отправлюсь в Набеглави.

Тетя молчала.

– Я пойду с тобой! – сказала Хатия.

Утром чуть свет я и Хатия стояли во дворе Манасэ и поглаживали по спине тощего, костлявого осла. Манасэ вертелся тут же, седлая осла и наставлял нас:

– У осла, дорогие мои, длинные уши, но человека он слушается плохо… Осел любит ласку, вежливое к себе отношение…

– Станет еще Сосойя объясняться в любви твоему ослу! – вставила Хатия.

– Не станет, так осел умеет и лягаться! Осел – это тебе не лошадь, – свистни, она и побежит за тобой… Нет, брат, осел знает себе цену!

– Да ладно, дядя Манасэ, осел есть осел!

– Нет, дочка, не так! Наполеон, скажу я тебе, покорил Египет благодаря ослам! А бои на Кавказе? Не будь ослов, кто бы тащил пушки и боеприпасы через скалы? Автомашины? Или лошади? Так что…

– А если предложить тебе обменять осла на хорошую лошадь… Согласишься? – спросил я.

– Что я, осел, что ли? Ишь ты! Осла на лошадь! Да я, если хочешь знать, этим ослом и живу!.. Все, готово! – Манасэ отступил на шаг, критическим взглядом оглядел оседланного осла, потом добавил:– Вдвоем на него не садитесь, он этого не любит, обязательно сбросит вас! Садитесь по очереди… Если он заупрямится, не бейте и не понукайте его! Он этого не любит!

– Не волнуйся, дядя Манасэ, все будет хорошо! – успокоила его Хатия.

– В тебе-то я уверен, умница моя, но вот твой отец, видно, спятил! Доверить ребенка Сосойе-сумасшедшему!

– Ничего, дядя Манасэ, ничего с нами не станет!

– Ну ладно, счастливого вам пути!.. Значит, договорились, Сосойя: плата за осла – полпуда кукурузы. Так?

– Так, дядя Манасэ, так!

– Ну, с богом!

Мы завернули к Хатии. Дядя Виссарион битый час слезно умолял меня оберегать Хатию, потом снял со стены двуствольную «централку»:

– Прихвати-ка ружье, Сосойя, авось найдется дурак, даст за него пуда полтора кукурузы…

Наконец мы тронулись. Дядя Виссарион проводил нас до околицы и стоял там, пока мы не скрылись с глаз.

В те времена осел в Гурии считался такой же диковинкой, как и иностранные туристы… Мы шагаем по шоссе, ведущему в Набеглави, и вся детвора встретившегося по пути села с гиканьем несется за нами. Мне стыдно, я огрызаюсь на детей. Осел – ему-то начхать на всех – топает себе, смешно шевеля ушами. Хатия восседает на осле, как царица Тамара на белом скакуне, и блаженно улыбается.

– Что им нужно, Сосойя? Они что, осла не видели? – спрашивает Хатия.

– Отстань, ради бога, а то пошлю тебя обратно домой!

– Вернусь, если хочешь…

– Сиди и не болтай много!

– Сосойя, может, остановиться у кого-нибудь?

– У кого ты здесь остановишься? Село беднее нашего! Мы наконец миновали село и вздохнули свободно.

К вечеру вступили в Набеглави. Я остановил осла у первых же ворот и крикнул:

– Эй, хозяин!

Из дома вышли среднего роста рябой дядька и носатый мальчик моих лет.

– Пожалуйте! – пригласил рябой, распахивая ворота.

Я завел осла во двор, ссадил Хатию и поздоровался с хозяевами.

– Вы кто будете? – спросил рябой.

– Да вот, меняем сапоги и полушубок на кукурузу…

– Покажи!

Я показал. Рябой стал внимательно рассматривать вещи.

– Осел твой? – спросил носатый мальчик.

– Мой.

– А девочка кто?

– Никто.

– Ее тоже меняешь на кукурузу? – осклабился носатый.

– Заткнись, а то получишь по зубам!

– Кто это, Сосойя? – спросила Хатия.

– Никто. Нос!

– Она что, слепая? – удивился мальчик.

– Слепая, но не глухая, дурак!

– Ты, парень, пришел сюда ругаться или торговать? – спросил меня рябой.

– Пусть он не болтает глупостей, и я не буду ругаться!