Я вижу солнце

- Скажу о деле! Стране нужен хлеб, нужно мясо! Лобно и мчади нужны народу! Вы как думаете, зачем нас оставили здесь? Или мы стрелять не умеем? Да я за пояс заткну любого... как его... снайпера! АН нет! Велели сидеть здесь, дома! Почему? Потому что мы сегодня нужны здесь! У войны ненасытный желудок, ох и ненасытный!

И заполнить этот желудок должны мы с вами! Понятно это?

- Кишварди! Вот тебе нож - режь нам горло! Что мы, не работаем, что ли? - подал голос дядя Герасим.

- Я не про всех... Мужиками я доволен. И на баб я не в обиде... Однако есть отдельные лица...

- Назови, назови конкретно! - зашумело собрание.

Кишварди извлек из нагрудного кармана сложенный

вчетверо лист бумаги, развернул его. В классе люди затаили дыхание. КишварЦи долго всматривался в листок, потом решился:

- Где Амбако, где Кирилл, где Кикития, где Федосия Барамидзе и левестка ее Маквала?

- Ну-ка, Шакро, отвечай, где твоя мамаша и жена твоего брательника? толкнул кто-то Шакро Барамидзе.

Тот встал, провел ладонью сперва по парте, потом по собственному лицу и нехотя ответил:

- В Батуми они... За сахаром...

- Ага, за сахаром? Архип, как давно ты видел сахар? - спросил Кескинэ.

- Видеть-то видел, да вот есть не приходилось! - улыбнулся Архип.

Шакро закашлялся, закрыл лицо руками.

- Что ты раскашлялся, точно Бегларов пес! - прикрикнул на него Зосим. Скажи-ка лучше, зачем их в Батуми потянуло?

- Да они... У них там... В общем, они там достают сахар, а потом...

- А потом здесь продают втридорога, так, что ли? - спросил кто-то.

- Так...

- И это говорит сын про собственную мать! Язык надо вырвать у такого сына! - запричитала Машико.

- А что, мне за них садиться в тюрьму, да? - огрызнулся Шакро и сел.

- Никого я не собираюсь сажать в тюрьму! - продолжал Кишварди. - Кому работа не по душе, пусть идет в лес, к Датико, и ночует там с волками... Просить и упрашивать мы не намерены... Война только начинается, и никто за нас не постоит, кроме нас самих... Лукайя Поцхишвили, скажи что-нибудь!

С того дня, когда Лукайя узнал о гибели единственного сына, он словно онемел. Он выходил в поле до восхода солнца, работал за троих, возвращался домой после захода солнца, ложился под навесом и лежал, не двигаясь, до утра. Обрушься небо и разверзнись земля - Лукайя не моргнул бы даже глазом.

Сейчас, услышав свое имя, Лукайя вздрогнул от неожиданности, встал, подошел к столу, выпил воды и прохрипел:

- Табаку...

Человек десять, сидевших за передними партами, полезли в карманы, и на столе выросла горка табака. Человек десять зашуршали газетами, и стол покрылся кусками бумаги. Человек десять зачиркали самодельными зажигалками, и комната наполнилась сладковатым запахом гкженого трута. Лукайя дрожащими руками свернул толстую, с палец, цигарку, раскурил ее, глубоко затянулся.

Лоб его покрылся испариной. Класс молчал.

- Я... Что я... - начал Лукайя. - Для меня война давно уже кончилась... Будь у бога справедливость, я сейчас должен гнить в могиле... Но не берет бог мою душу...

Что -ж, подожду... Накладывать на себя рук не стану...

Всю свою кровь обращу в пот, все свои слезы обращу в кровь, - найдут они путь к костям моего мальчика... Так и буду жить, пока не свернем шею Гитлеру... Или я, или он... Вместе нам нет места на земле... Вот и весь мой сказ.

Собрание молчало. Лукайя сел и закрыл лицо руками.

- Пиши, Зосим! - встала вдруг бригадир Ксеня.

Зосим вопросительно взглянул на председателя,

- Пиши, говорю! - повторила Ксеня.

Председатель кивнул головой.

- Пиши! - продолжала Ксеня. - Пусть померкнет свет в глазах того, кто без причины уйдет с работы!

Пусть отсохнет у него рука и поразит его пуля в сердце!

- Ну и ну... - протянул Алпес Соселия.

- Вот тебе и ну! Кстати, говорю я это к твоему сведению! - огрызнулась Ксеня.

- А что я! Работаю как вол, видят все! Мычать мне, что ли?

- Да, должен мычать!

- Записать это? - спросил Зосим.

- Послушайте, люди, чем сыпать здесь проклятиями, вы бы лучше поинтересовались, кто выдаивает наших коз! - вскочил Эдемика Горделадзе.

Я и Хатия похолодели.

- Я в Ксениных понуканиях не нуждаюсь, - продолжал Эдемика, - работаю на совесть! А тех, кто не работают, нет и на собрании!

- Об этом-то и речь! Это нас и интересует: где они? - встал Кишварди.

- Меня интересует, кто ворует наше молоко! - крикнул Эдемика.

- Правильно! - поддержали его Мака, Мина, Машико, Васаси и другие.

Народ заволновался, зашумел. Зосим вовсю стучал карандашом по колокольчику, но его никто не слушал.

- Да тише вы! - крикнул Кишварди. - Эдемика Горделадзе, о каких козах идет речь? Говори ясно!

- Я скажу про свою!

- И про мою скажи! - попросила Мина.

- Пусть каждый заботится о своей козе! - бросил кто-то реплику.

- Правильно! Слово предоставляется козе... то есть Эдемике! Выходи, Эдемика!

- Я скажу с места!

- Ну, начинай!

- Не знаю даже, с чего начать...

- С хвоста, Эдемика!

Эдемика почесал в затылке, потом посмотрел на меня.

Я не выдержал его взгляда, потупился. Эдемика покачал головой дескать, попляшешь ты у меня, - и глубокомысленно изрек:

- Соседи! Коза - это вам не корова!

- А ты почем знаешь? - спросил недоверчиво Бежана.