Я вернусь через тысячу лет. Книга 3

— Ну, Нат меня достал! — тихо, но азартно произнесла мама, сидевшая рядом со мной, выбралась в проход, легко взбежала на сцену и исчезла за сдвинутым вбок занавесом.

За электронным пиано на сцене в это время Ружена Мусамба, программистка из нашей киберлаборатории, наигрывала собственного сочинения «Конголезские напевы». И среди африканских взрывных эскапад мелькали у неё отчётливые — грустные и напевные! — шопеновские ноты. Как следы органичного слияния в её душе музыки обеих родин — Конго и Польши. В Варшаве родилась, на берегах Конго училась и оттуда махнула в «Малахит». А потом уж попала в экипаж «Риты-2»…

Вслед за Руженой у пиано как-то почти незаметно оказалась Розита, легко пробежала пальцами по клавишам, и знакомая старинная мелодия вдруг выпорхнула в зал. А на сцене уже стояла мама и вполне прилично — с моей, понятно, точки зрения! — пела на еврейском языке «Тум, балалайка, шпиль, балалайка!» Такую же, в общем-то, древность, как и «Очи чёрные».

Это был почти сверхэкспромт. Зал понял. Аплодировали маме долго.

— Откуда у тебя такое блестящее знание еврейского языка? — спросил я маму, когда она вернулась на место.

— Я его совсем не знаю. — Мама пожала плечами.

— А «Балалайка»?

— Это с Антарктиды. Мы там много чего пели. Такой же был молодёжный интернационал. Как здесь.

На сцене проникновенно пел протяжную турецкую песню Омар Кемаль, а возле меня стояла Розита и шептала:

— Эрнесто ногу подвернул. Ты не можешь заменить его в «байле»?

— С чего вдруг?

— С того, что у тебя получается.

— Эрнесто с чего ногу подвернул?

— Он сам не свой. Его сегодня в Совет выбрали. Он не хотел. Говорит, это будет мешать работе.

— Вместо кого выбрали?

— Вместо Вебера… Так ты пойдёшь на сцену?

— Только безо всяких переодеваний!

Розита на секунду задумалась, потом согласилась:

— Может, оно и лучше. Сразу видно — экспромт. Сегодня это главный принцип концерта.

Она увела меня за кулисы, и после Омара на сцену выскочили мы.

— Как в космосе! — успела шепнуть Розита. — Давай точно как в космосе!

Она, видно, боялась, что будет хуже. Но получилось, мне кажется, даже лучше. От полного моего отчаяния!..

Когда в космосе плясали мы с Розитой кубинскую «байлю», — всё было впереди. Мы были полны надежд. И мысли не возникало, будто что-то может быть у нас в последний раз. Всё было в первый! А сейчас всё главное, всё самое прекрасное было позади. И я выкладывался полностью. Потому что, может, и это — в последний раз? Ни за что не угадаешь, когда настигнет тебя последний танец, последняя ночь, последняя сладкая «остановка» в биолёте с прекрасной женщиной. Ни за что не угадаешь!

Не было у нас с нею «проводов любви». Всё оборвалось так стремительно! Но в этот танец, кажется, невольно вложил я наши проводы…

Мы остановились в полной тишине. Зал замер. Неужто настолько плохо?

И тут обрушились аплодисменты.

Я посмотрел на маму. У неё в глазах стояли слёзы. Похоже, она безошибочно поняла, что у нас позади.

В третьем ряду я отыскал Вебера. В его голубых глазах застыл страх. Перед тем, что будет. Или может быть…

Непроницаемые узкие глаза Неяку смотрели иронично и подозрительно: «У вас всё впереди? Или уже позади?»

Миндалевидные индийские очи Светы были снисходительны: «Ну, побесись, братик, побесись… Пройдёт! Перебесишься!»

Почему-то именно в этот момент я вдруг почувствовал, что появилась у меня старшая сестра, которая может вот так подумать и даже сказать. По-родственному… Раньше не воспринимал я Свету как старшую сестру…

И только Лу-у была в полном восторге, и в глазах её сияло счастье. Ничего она не поняла, кроме того, что я так лихо умею дрыгать ногами.

После этого какая-то часть концерта для меня будто провалилась. Никак не воспринимал её. Перед глазами были только руки, ноги да чудесный ласкающий взгляд Розиты — в бешеном танце, в бешеном темпе. Снова и снова! Как в бреду…

Выплывать из бреда стал я, когда на сцену тихо вышли супруги Косовичи со скрипкой и альтом.

— Паганини, — тоненьким голоском объявила моя тёзка, Алессандрина, которую в «Малахите» называли так же, как меня — «Сандра». — Соната номер три, — уточнила она. — Обычно исполняют её с гитарой. А мы давно исполняем с альтом. Судите сами!

И чистым звонким горным ручьём, с хрустальными перепадами и водопадами, с редкими тихими заводями, понеслась с заснеженных вершин пронзительная мелодия. И в ней сразу сосредоточились для меня и трагическая жизнь самого Паганини, и детские да юношеские мои мечты о том, чтобы побродить по прекрасной Италии. Но на Земле этого я не успел. Лишь в стереокино гулял по итальянским городам да в неподвижных голограммах осторожно трогал неповторимые мраморные скульптуры.

Судить об уровне исполнения я не мог — не тот знаток… Для меня оно было прекрасно! Как и то бесконечно далёкое в пространстве и во времени место, где познакомился я с миниатюрной итальянкой Сандрой.

Я спешил тогда в киберлабораторию «Малахита», и звонкий девичий голос окликнул меня на одной из аллей:

— Сандро! Сандро!