Я вас люблю

– Теперь-то уж точно никуда не убегу… Постой, дай же мне досказать! Блюмкин оттащил меня от окна и, пока оттаскивал, всю облапал, затискал… Вот этому, как няня говорит, «наплюй в глаза – всё божья роса»! Потом опять подсунул мне чистый листок бумаги и говорит: «Пиши под мою диктовку!» Я говорю: «Не буду!» Тогда он говорит: «Дура! Мне все равно, что ты напишешь. Мы под твоим Барченко на десять метров в глубину видим! Пиши, что захочешь». Я спрашиваю: «Зачем вам?» – «Да, – говорит, – чтобы я мог там, наверху, показать, что ты с нами сотрудничаешь. Что Барченко под наблюденьем любовницы, а любовница заодно с органами. Пиши!»

– Они что, идиоты? – полувопросительно сказала Варя.

– Какие они идиоты? Мерзавцы они! Им и в самом деле наплевать, что я напишу, они ведь хотят нас с ним склеить! Неужели ты не понимаешь? Они, например, возьмут да намекнут ему, что, если он не хочет, чтобы меня зарезали в подворотне, он должен выполнять все, что они скажут, потому что я – их секретный сотрудник, и если он не будет им подчиняться, это тут же отразится на мне; а мне они в то же самое время скажут, что он только рад, если я буду с ними работать, потому что тогда я буду его прикрывать, понимаешь? А без меня он ничем не защищен… И от моего послушания зависит сейчас его жизнь. Они пауки, кровососы, я их раскусила!

– И что же ты там написала?

– Что я написала? – эхом повторила Дина Ивановна. – Я написала: «За время, прошедшее со дня приезда товарища Барченко в Москву, мне удалось увидеть его всего пару раз, так как он очень занят подготовкой новой экспедиции на Тибет и в Индию. Он не сомневается в том, что эта экспедиция необходима для того, чтобы овладеть навыками массового гипноза, внушения мыслей на расстоянии и другими оккультными науками».

– Слова-то какие! Откуда ты всех этих слов набралась!

Дина махнула рукой:

– От него… А потом Блюмкин сказал мне: «Поднимите юбочку, Дина Ивановна!» – «Зачем?» – говорю. И он вдруг опять разъярился, задрал на мне юбку и тут же… Смотри, Варька! Видишь?

Она приподняла юбку; между кружевом белья и чулком чернел сине-лиловый кровоподтек.

– Ой, Господи! Что это?

– Он меня укусил, – краснея и глядя на нее исподлобья, ответила Дина.

– Зачем?

– Я закричала, отскочила от него, а он вытер губы и говорит: «Ну, вот я тебя и пометил. Теперь, когда ляжешь с Барченко ночевать, не забудь ему показать мою метку. Он сразу поймет, чем тут пахнет!» И всё. Сунул то, что я написала, в карман, вышли мы из квартиры, сели в машину. Там Терентьев, злой. У них, наверное, какие-то свои счеты. Отвезли меня домой. Остановились у самой церкви. Я домой не пошла. Во мне все горело огнем. Хотела под трамвай броситься, потом испугалась, представила, как это будет: разрежет меня пополам, кровь на рельсах… Нет, я не могу! Что мне делать?

Как и полагается, с антирелигиозным сатирическим крестным ходом и рабами на платформах вовремя не успели. Нужно было выступить, по крайней мере, числа семнадцатого, раз Пасха должна была быть девятнадцатого, но не успели, не успели: ни рабов не успели набрать, ни план продвижения по городу не разработали и даже с плакатами – нет, не успели!

А Пасха началась вовремя. Лотосовы собирались на службу в церковь Воздвижения Честного Креста Господня, где двадцать лет назад повенчали писателя Чехова с актрисой Книппер, и это венчание наделало много шума в хлебосольной и веселой Москве, поскольку лукавый великий писатель никому о намеченном торжестве намеренно не сообщил, а всех пригласил на обед к Станиславскому (куда ни он сам, ни актриса его не приехали, поскольку как раз в это время венчались), а все, кто их ждал за этим обедом, узнавши всю правду, ужасно смеялись тому, как их Чехов провел: венчался – и тут же отбыл на кумыс, и пил его с Книппер, и плавал по Волге. Но это давно было, весело и безобидно. А вот три года назад, то есть в конце 1918-го, из этой же церкви было вывезено 400 пудов серебряной утвари. Но хоть не закрыли, и то слава Богу.

Варвара Ивановна Брусилова и Дина Ивановна Форгерер, тихие, с поджатыми губами, укладывали в пасхальные корзинки крашенные луковой шелухой яйца и небольшие куличи, выпеченные собственноручно лютеранкой Алисой Юльевной с помощью Тани.

– Муку от него привезли? – негромко спросила смуглая, гибкая и худая, похожая на черкешенку Варвара Ивановна.

Дина опустила глаза:

– А где же еще ее взять? Подумай только, ведь полтора года они всех нас кормят! Нет! Что я тебе говорю: «полтора»? Да два уже года! Как они тогда начали нас кормить, до Кольского еще, так ведь с тех пор и кормят.

– И будут пока что кормить… – пробормотала Брусилова. – Пока не решат там, что им с тобой делать…

После того откровенного разговора, который чуть было не дошел до драки и закончился, как это всегда бывало у них, слезами, обе они – Дина и Варя – опять жили, словно один организм, понимая друг друга с полуслова и даже в словах не нуждаясь. Таня и ревновала сестру к Брусиловой, и в то же время ей было спокойнее, что Дина сейчас хоть кому-то доверилась.