– …Бухать Анька начала году в две тысячи втором или третьем, сразу после моего официального перевода на Лубянку, в департамент экономической безопасности. Не из-за перевода, конечно, начала. Я думаю, стечение обстоятельств. Сошлось как-то все сразу: работы было невпроворот, я реже стал появляться дома, мотался по командировкам, да еще презервативы в кармане рубашки она у меня нашла некстати, а главное – киношники ее гребаные… Я уже майора тогда получил и курировал, среди прочего, киноиндустрию. О, эти мастера искусств! Мельче и вонючее гаденышей я не встречал. Бабки любят – до умопомрачения, воруют, крысятничают друг у друга, а слова при этом произносят ого-го какие пафосные. Всё о высоком, о духовном и бездуховном. А сами – извращенцы через одного.
Естественно, в силу моего положения Анькина карьера стартанула резко вверх. Боялись они меня, заискивали, а ее на главные роли приглашали. Казалось бы, ну и молчите в тряпочку, я вам тырить позволяю и глаза закрываю на грешки ваше мелкие, а вы молчите. Это все, что от вас требуется. Нет, нажрался один гений и не выдержал – выложил Аньке правду о муженьке ее кровавом: и как убивал в девяностых, и как сейчас свободное искусство душит, и почему она на самом деле главные роли получает…
У этого гения наркотики потом нашли, в тюрьме сгнил, но было уже поздно… Анька забухала. Сначала по-тихому, скрываясь от уже подросшей дочери Женьки, а потом практически в открытую. Я боролся, клал ее в лучшие клиники, даже в Швейцарию тайно вывозил на лечение. Помогало на время, а потом снова…
– Душно, мне с тобой, Витя, – говорила она в периоды обострений, – мне дышать с тобой рядом душно. И стыдно еще, что я дочку от тебя родила, род твой поганый продолжила…