Я в степени n

– От верблюда. Префектура, о которой ты все время толкуешь, едина и неделима. Там нет правых и левых, только правые, левые нападающие и защитники, члены интернациональной, сплоченной команды жулья. А убеждения у всех одинаковые – как бы попользовать ближнего половчее да на его горбу в рай въехать. И попик твой – тоже член их команды, за духовность отвечает на правом фланге. А на левом фланге у них за духовность отвечают «Пусси Райот». Дружно, сволочи, играют, слаженно. Я совсем недавно до этой простой мысли додумалась. Тюрьма – она, знаешь ли, сильно интеллект развивает, в умеренных количествах, конечно… Постой, дай попробую угадать… Главный твой актив сейчас – не бизнес. Что бизнес – копейки нынче стоит. А вот квартира – да, квартира хороша, я видела, как батюшка твой глазом своим воровским на квартиру косил, когда у нас бывал. Впрямую предложить тебе пожертвовать ее церкви он бы не решился, даже такой святой и наивный человек, как ты, напряжется. А вот доверенность дать, чтобы типа паломников принимать, когда ты в монастыре будешь, – это, пожалуй, он тебе озвучил. Озвучил?

Мир человека – табуретка на трех ножках. Семья, работа и какая-никакая вера. Мой мир и так стоял, пошатываясь на одной. Лишь вера была моей опорой, но после Женькиных слов и она затрещала. Неужели даже в церкви обман? И даже если существует на свете бог, то все пути к нему надежно перекрыты проклятой Префектурой? Не найдешь, заплутаешь, сгинешь по дороге… Я не мог в это поверить. Поверить в это означало разбиться окончательно, обратиться в прах, в пыль, в грязь, бесцельно перекатываемую по холодной земле равнодушным ветром. Нет, нет, не может быть…

– Нет, нет, не может быть… – произнес я вслух и замотал головой.

– Значит, озвучил, – печально прокомментировала дочка. – Нельзя тебе, папка, в монастырь, твой попик настолько высокодуховная личность, что и замочить не постесняется ради квартиры. Ты понял меня? Ты слышишь: нельзя, я тебе говорю!

Я слышал, но не совсем то, о чем она говорила. Я слышал звуки, и они не желали складываться в слова. «Замочить» только и разобрал. «Замочить» – это грязное что-то, мокрое, преступное и склизкое. Очень, очень неприятное слово, омерзительное… Так почему я за него уцепился? А вот почему: была в нем, наряду с мерзостью, и надежда.

– Но ты не права! – словно боясь куда-то не успеть, закричал я быстро. – Не нужно ему меня мочить, я квартиру на мамку переписал, и он знает об этом. И все равно помогает с монастырем. Не права ты, нельзя так о людях, не разобравшись!

– Значит, просил все-таки доверенность… Да, не повезло ему, пришлось деньгами за бизнес ограничиться. А тебе повезло, можешь смело ехать в Архангельск. Полгодика там протусуешься, пока они не поймут, что с тебя взять больше нечего, а дальше… Дальше читай сказку Пушкина о попе и работнике его Балде, он там хорошо тему работы на церковь раскрыл.

То, что говорила Женька, очень походило на правду, но это не могло быть правдой. Мне нужно было успокоиться, собрать свою разрушенную жизнь в единый пазл. Хотя бы полчаса мне нужно было побыть одному, без ее язвительных комментариев. Иначе…

– Возможно, ты и права, а возможно, и нет, – сказал я нарочито медленно и спокойно, чтобы продемонстрировать дочке свою уравновешенность и потенциально здравый ум. – Знаешь что, утро вечера мудренее. Мне пережить это все надо, осознать. А ты – не в службу, а в дружбу – сгоняй пока в магазин, купи чего-нибудь. В Архангельск я, скорее всего, не поеду. По крайней мере завтра, а есть что-то нужно.

Женькины глаза засветились счастьем: папка возвращался, папка брался за ум и впервые поставил под сомнение идеи ненавистных ей попов. Из-за них, проклятых, разрушилась ее семья, так, может, теперь все поправится? Уйдет мать от приличного и умного своего Сережи, вернется домой с любимым братом Славкой, и заживут они все вместе, как раньше… На свою беду, я слишком хорошо чувствовал дочку, и так больно мне стало, так тяжело сохранять нарочитое спокойствие и рассудительность, что я поднялся из-за стола и на последних остатках иссякающей воли произнес:

– Спасибо тебе, Жень, за то, что мозги прочистила. Ты давай в магазин, а я на балконе покурю, подумаю пока.

– Конечно, конечно, – радостно засуетилась она, – я мигом, я на неделю продуктов куплю, и обед приготовлю, и поживу с тобой, если ты хочешь. Папка, я так тебя люблю! Ты знай об этом. Но тайно…

Счастливо засмеявшись, она бросилась в коридор одеваться. Я вышел на балкон, услышал, как приглушенно хлопнула дверь в квартиру, и закурил.

В майке стоял, на улице – минус пятнадцать, а я в майке и холода не чувствую. Потому что внутри холоднее. Северный полюс внутри, и разгорается в нем северное, беспощадное сияние, и освещает оно мою непутевую, скомканную жизнь, а там – глупость одна… Где-то смешная, где-то страшная, но одна сплошная глупость. Хочется прекратить это все побыстрее. Глупость оскорбляет разум, он обижается и отказывается существовать.