Я – утопленник

– Ага, – весело подтвердила русалка. – Где утопилась, там и живет, мокрица прозрачная. Уж Слизень-батюшка и грозил ей, и наказывал – все впустую. Не хочет живые души забирать. Говорит: свою не уберегла, так грех на чужие зариться… Дура. Вот и выцвела вся, как стекло стала. Скоро исчезнет, будто и не было.

Анфиса презрительно фыркнула. Похоже, она ее недолюбливала.

Что-то шевельнулось в просвете между сваями, и нечто, напоминающее человеческую тень, подплыло к нам. Эта женщина, возможно, когда-то была очень красива, но сейчас ее лебединая шея и хрупкие плечи лишь подчеркивали болезненную, если так можно сказать о мертвеце, худобу. Она была не просто худа – она была наполовину прозрачна, и это поразило меня необычайно.

– Вот и наша дурочка, – сказала мне Анфиса. – Да ты никак поправилась, Дашка?

Она издевалась.

– Да покажись же ты, плыви ближе! – велела Анфиса.

Утопленница подчинилась. Я смотрел на нее с двух метров и, кажется, видел контур сваи за ее спиной. Что-то похожее я наблюдал в одном магазине, когда увидел ряд сложенных у стены стекол. Стоявшие за ними предметы были так же неясно различимы. Вроде что-то видишь – а не поймешь что…

Она висела перед нами, скромно, а может быть, скорбно потупив голову. Мне хотелось увидеть ее глаза, но Дарья на нас не смотрела. Худые руки плетьми висели вдоль впавших бедер, грудь почти не просматривалась.

– Повернись! – скомандовала Анфиса. Утопленница повернулась. Она была тиха и покорна, и я не услышал от нее ни единого слова. – Ну, как? Мешок с костями!

Анфиса засмеялась:

– Дура ты, Дашка! Мужики – не собаки, на кости не бросаются! А ты все сохнешь… Вот твой бы тебя увидел – сбежал бы со всех ног!

– Мне все равно, – тусклым голосом произнесла Дарья.

Мне стало жаль ее. Прав Ковров: от своей боли не уйдешь – и на том свете достанет.

Волнение скрыть не удалось, и Анфиса удивленно спросила:

– Что с тобой, Андрюша?

– Ничего, Анфиса. Страшно стало.

– Отчего же?

– Что она прозрачная вся.

– Слышь, Дашка, тебя уже утопленники боятся! – усмехнулась Анфиса.

Не пойму, что эта Дарья ей сделала?

– Красавица! – Анфиса плавала вокруг утопленницы, хватая ее то за грудь, то за руки. – Какие ножки! А грудка как хороша! Не то что у меня! Ха-ха-ха! Посмотри, Андрюша, чем не невеста? И в белое не надо обряжать!

Она просто глумилась. И ни слова, ни движения в ответ. Худое, тщедушное тельце когда-то молодой и, наверное, красивой девушки висело в мутной полумгле грязного канала, и мне стало невыразимо больно. Я не мог плакать, но еще мог сострадать.

Словно почуяв это, утопленница медленно подняла веки. Глаза ее были – как два синих аквамарина. Лучистые и живые. Только они и жили в этом покинутом душой теле. Глядя в них, я забыл о ее страшной полупрозрачной наготе, забыл про Анфису и Слизня. В этих глазах было то, чего мне так не хватало. Любовь. Искренняя и настоящая. Идеальная красота русалки исчезла, оставляя взгляду отвратительное, злобствующее существо.

– Чего уставилась, кикимора! – резко проговорила Анфиса. Глаза утопленницы закрылись, и я очнулся. – Слушай меня! Слизень тебе последний срок дает! Три дня. Не сделаешь – пеняй на себя! Теперь плыви под свою корягу! Пойдем, Андрюша, нечего нам тут делать.

– Чего она ждет? – спросил я, когда мы отплыли.

– Может, своего любимого, а может, когда Слизень терпение потеряет. Ни одной души не взяла за столько времени, мокрица поганая…

– А зачем души забирать? – спросил я и подумал, что методом перекрестных вопросов смогу наконец докопаться до правды. Не Архип, так Анфиса расскажет. Русалка остановилась:

– Если долго жить хочешь, надо души человеческие забирать. Тогда их срок станет твоим! Я научу тебя. Это нетрудно.

– А если не забирать? – Я представил, как, наподобие вампира, впиваюсь зубами в человека – и меня передернуло.

– Станешь, как Дарья, – усмехнулась Анфиса. – Не поймешь: русалка или мокрица? Или пустое место?

– Скольких же ты погубила? – невольно пробормотал я, но Анфиса услышала.

– Погубила? – расхохоталась русалка. – Силком я никого не тащу! Но в воде – наше царство! И твари водяные повинуются нам, и волны, и течения! Все здесь – наше, и живые – наша добыча!

Волосы Анфисы взвились над головой, точно змеи.

– Испокон веков живые нам кланялись, дары приносили. А теперь забыли, все хотят даром взять! Нашу рыбу ловят, в нашу реку гадят! Добром ничего не дают – так мы сами возьмем! Их души и возьмем! – Глаза Анфисы сверкнули такой яростью, что, будь я на земле, попятился бы прочь. – Людской век недолог, их царства сменяют друг друга и гибнут, а наше тысячи лет стоит и стоять будет!

Она снова расхохоталась и поманила пальчиком:

– Поплыли, покажу тебе реку. Так велел Слизень. Свои места знать надобно.