Я умею прыгать через лужи

- Не бойся, все будет хорошо. Мы приглядим за тобой, - сказал один из них.

Они стали расспрашивать меня, чем я болен, и когда я сказал им, все они принялись рассуждать о детском параличе, а один из больных сказал, что это просто убийство.

- Это просто смертоубийство, - повторил он, - самое настоящее убийство.

Я сразу почувствовал себя важной персоной, и человек, сказавший это, мне очень понравился. Я не считал свою болезнь серьезной и видел в ней своего рода временное неудобство; в последующие дни каждое обострение болей вызывало у меня злость, которая быстро переходила в отчаяние по мере того, как боли усиливались, но стоило им пройти, и я о них забывал. Долго оставаться в подавленном состоянии я не мог: слишком силен был во мне интерес ко всему, что меня окружало.

Я всегда испытывал приятное удивление, видя, какое впечатление производит моя болезнь на людей, которые с печальными лицами останавливались у моей постели, считая мое заболевание чудовищным ударом судьбы. Это доказывало, что я действительно важная особа, и радовало меня.

- Ты храбрый мальчик, - говорили они и, наклонившись, целовали меня, а затем отходили с грустной миной.

Я часто задумывался над этой храбростью, которую приписывали мне окружающие. Мне казалось, что назвать человека храбрым - все равно что наградить его медалью. И когда посетители называли меня храбрым мальчиком, я всегда старался придать своему лицу серьезное выражение, потому что моя обычная веселая улыбка не вязалась с той лестной характеристикой, которой меня удостаивали.

Но я все время боялся, что меня разоблачат, и дань уважения, воздаваемая моей храбрости, начинала меня по-настоящему смущать, тем более что я хорошо знал, насколько она незаслуженна. Ведь я пугался даже шороха мыши в моей комнате под полом, ведь я из-за темноты боялся ночью подойти к бачку напиться воды. Иногда я задумывался: что сказали бы люди, если бы они узнали об этом?

Но люди настойчиво твердили, что я храбрец, и я принимал эту похвалу с тайной гордостью, хотя и испытывал при этом чувство какой-то вины.

Прошло несколько дней; я сроднился с палатой и моими соседями и уже чувствовал свое превосходство над новичками, которые нерешительно входили в палату, смущенные устремленными на них взглядами, охваченные тоской по дому, по привычной постели.

Больные разговаривали со мной иногда покровительственно, как обычно говорят взрослые с детьми, иногда шутливо, желая позабавиться и видя во мне мишень для своих острот, порою же обращались ко мне просто оттого, что иссякали другие темы для разговора. Я верил всему, что они говорили, и это их забавляло. Они взирали на меня с высоты своего многолетнего опыта и, так как я был простодушен, считали, что я не понимаю, когда речь идет обо мне. Они говорили про меня так, словно я был глух и не мог их услышать.

- Он верит всему, что ему говорят, - рассказывал новичку парень лежавший напротив. - Послушайте-ка сами. Эй, весельчак, - обратился он ко мне, - в колодце у вашего поселка живет ведьма, правда?

- Да, - ответил я.

- Видите, - продолжал тот. - Смешной малыш. Говорят, он никогда не будет ходить.

Я решил, что он дурак. Я не мог понять, почему они вообразили, что я никогда не буду ходить. Я-то знал, что ждет меня впереди. Я буду объезжать диких коней и кричать "ого-го!" и размахивать шляпой, а еще я напишу книгу вроде "Кораллового острова".

Мне нравился второй сосед. Вскоре после того, как я очутился в палате, он сказал:

- Давай дружить. Хочешь, чтобы мы были товарищами?

- Идет, - ответил я.

В одной из моих первых книжек была цветная картина, благодаря которой у меня создалось впечатление, что товарищи должны стоять рядом и держаться за руки. Я сообщил ему это, но он сказал, что это вовсе не обязательно.

Каждое утро он приподнимался на локте н, отбивая такт рукой, внушительно говорил:

- Помни всегда, что самые лучшие в мире ветряные мельницы - это мельницы братьев, Макдональд.

Я был доволен, что узнал, какая фирма делает лучшие в мире мельницы. Это заявление так прочно запечатлелось в моей памяти, что и много лет спустя оно определяло мое отношение к ветряным мельницам.

- А что, их делает сам мистер Макдональд с братом? - как-то спросил я.

- Да, - ответил он. - Старший Макдональд - это я, Ангус. - Он неожиданно откинулся на подушку и раздраженно произнес: - Один бог знает, как они справятся там без меня с заказами и всем прочим. Всюду нужен глаз да глаз. - Тут он обратился к одному из больных; - А что пишут сегодня в газетах о погоде? Будет засуха или нет?

- Газета еще не пришла, - ответил тот. Ангус был самым рослым и широкоплечим из всех обитателей нашей палаты. У него бывали приступы боли и тогда он громко вздыхал, или ругался, или испускал тихие стоны, которые меня пугали:

Утром после беспокойной ночи, он обычно говорил, ни к кому в отдельности не обращаясь:

- Ну и намучился же я за ночь.