Я умею прыгать через лужи

Теперь я мог управлять им. Движением руки я мог заставить его повернуть направо или налево, а когда он поворачивался, я мог наклониться вместе с ним и снова откинуться назад, когда он шел ровно. Держась за подпругу, я был как бы привязан к седлу и в то же время мог менять позу, в зависимости от обстоятельств.

Я проскакал некоторое время легким галопом, а затем, повинуясь какому-то импульсу, стал подгонять Лучика криками. Я почувствовал, как напряглось его тело при переходе из кентера в быстрый галоп. Волнообразное покачивание уступило место ровному бегу, частая дробь цокающих копыт зазвучала в моих ушах, как музыка.

Это ощущение было слишком прекрасным, чтобы повторить его, чтобы растратить его в один день. Я возвратился в школу шагом, напевая песенку. Я не стал ждать, пока придет Боб и снимет меня с пони; я сам соскользнул с седла, упал на землю и пополз к костылям, стоявшим у стены, а потом поднялся, отвел Лучика в загон. Расседлав его, я простоял остаток перемены, до звонка, у забора, просто наблюдая за пони.

В тот день я никак не мог сосредоточиться на уроках. Я все думал об отце и о том, как он обрадуется, когда я докажу ему, что могу ездить верхом. Я хотел прискакать на Лучике на следующий день и все показать ему, но я знал, что он начнет расспрашивать меня, и считал, что не смогу честно заявить, что умею ездить верхом, до тех пор пока не научусь забираться в седло и спешиваться без посторонней помощи.

Спешиваться я научусь скоро, рассуждал я. Если бы я мог слезть недалеко от костылей, то смог бы держаться за седло одной рукой, а другой взять их и сунуть себе под мышки. Но залезать – это совсем другое. Для того чтобы оторваться от земли с одной ступней в стремени, требовались сильные ноги. Придется мне изобрести другой способ.

Дома я порой клал одну руку на верхнюю часть ворот, а другую на перекладину костыля и медленно приподнимался, пока не оказывался высоко над воротами. Я часто прибегал к этому способу и решил испробовать его не с воротами, а с Лучиком. Если пони будет стоять смирно, у меня все получится.

На следующий день я попробовал это сделать, но Лучик ни минуты не стоял на месте, и я несколько раз упал. Я попросил Джо придержать его, потом положил одну руку на луку, а другую на перекладины обоих костылей, стоявших рядом. Сделав вдох, я подтянулся и одним быстрым движением вскочил в седло. Я перебросил костыли через правую руку, решив взять их с собой, но они напугали Лучика, поэтому пришлось отдать их Джо.

Каждый день Джо держал Лучика, пока я садился, но недели через две пони так привык к моей манере забираться ему на спину, что стоял смирно, пока я не усядусь. После этого я уже не просил Джо придержать его, но все еще не мог взять с собой костыли.

Я показал Бобу, как мог бы перевозить их, повесив на правую руку, и спросил, не может ли он покататься на Лучике, держа при этом мои костыли. Он делал это каждый день после школы, и со временем костыли перестали пугать Лучика. Теперь я мог брать их с собой.

Когда он шел кентером, они шлепали его по боку, а при галопе разворачивались, указывая назад, но он уже не обращал на них внимания.

Лучик не был тугоузд, и я с легкостью управлял им, держа поводья одной рукой. Я ездил с короткой уздой так, чтобы, откинувшись назад, я мог присовокупить вес тела к силе руки. Он отвечал на каждое движение руки, когда я хотел, чтобы он повернул, и вскоре он уже вертелся, как дрессированный пони. Оказалось, что, толкая седло снизу рукой, которой я держал подпругу, я мог приподниматься во время езды рысью, и времена, когда меня било о седло, остались в прошлом.

Лучик никогда не шарахался в сторону. Он шел прямо, и потому я чувствовал себя в безопасности и не боялся, что он сбросит меня. Я не понимал, что для того, чтобы удержаться в седле, когда лошадь понесет, нужны здоровые ноги, потому что никогда этого не испытывал. Я был уверен, что сбросить меня может только лошадь, встающая на дыбы, и начал ездить с бóльшим безрассудством, чем другие мальчишки в школе.

Я скакал галопом по ухабистой земле, недоступной для моих костылей; я презрительно пинал ее ногами, крепкими, как сталь, – ногами Лучика, которые теперь я ощущал, как свои собственные.

Другие ребята объезжали холм или насыпь на своих пони – я же проносился через них; однако когда мы шли пешком, это мне приходилось обходить препятствия, а им они не были помехой.

Теперь их опыт мог стать моим, и в обеденные часы я выискивал места, по которым мне было бы трудно пройти пешком, тогда как, проезжая через них, я становился равным своим одноклассникам.

Впрочем, я не знал, почему именно так поступаю. Я ездил в этих местах, потому что мне это нравилось. Так я себе это объяснял.

Иногда я пускал Лучика галопом по тропе. В конце ее был крутой поворот на шоссе. На противоположном углу, известном как Церковный угол, расположилась пресвитерианская церковь.