Я умею прыгать через лужи

Это был человек невысокого роста с жесткими как проволока усами, над которыми вздымался открытый всем ветрам нос, беззащитный, красный, весь рябой. Отец, знавший Артура, как-то сказал мне, что нос, видно, испортился еще до того, как к нему приделали Артура.

Питеру Артур напоминал вомбата.

– Стоит его увидеть, сразу хочется спрятать картошку, – сказал он мне.

Артур терпеливо сносил ядовитые замечания по поводу собственной внешности, но приходил в ярость, когда кто-то дурно отзывался о его волах. Однажды в Туралле он подрался с приятелем в пабе и, объясняя бармену причину драки, сказал: «Плевать я хотел на то, что он говорит обо мне, но я никому не позволю оскорблять моих волов».

Это был проворный, живой человек, любивший посокрушаться о том, как «тяжела жизнь». Обычно он сетовал на жизнь после обеда, когда приходило время снова приниматься за работу, или покидая пивную и отправляясь домой. Нельзя сказать, чтобы он жаловался, просто за этими его словами скрывалась какая-то безграничная усталость, дававшая о себе знать в минуты возвращения к работе.

Когда Питер остановил лошадей возле палаток, лесорубы уже наполнили кружки черным чаем из котелков над огнем.

– Как дела, Тед? – крикнул Питер, соскочив с телеги. И не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты слышал, что я продал гнедую кобылу?

Тед Уилсон подошел к бревну с кружкой чая в одной руке и завернутым в газету обедом в другой.

– Нет, не слышал.

– Ее купил Барри. Я дал ему ее испытать. Ноги ее не подведут.

– Я тоже так думаю, – заметил Тед. – Хорошая кобыла.

– Лучше у меня не было. Она отвезет пьяного домой и всегда будет придерживаться правильной стороны дороги.

Артур Робинс, присоединившийся к разговору, когда мы приехали, пожал плечами и заметил:

– Ну вот, опять он за свое. Сейчас возьмется рассказывать, как растил эту кобылу.

Питер дружелюбно посмотрел на него.

– Как делишки, Артур? Уже все погрузил?

– Конечно. Работаю не покладая рук, не отлыниваю. Вот думаю обзавестись упряжкой и бросить работу.

– Так и умрешь в ярме, – добродушно съязвил Питер.

Я задержался на телеге в поисках своей кружки, а когда выбрался из нее и вслед за Питером приблизился к беседовавшим, почувствовал на себе их полные изумления взгляды.

Впервые в жизни я вдруг ясно осознал, насколько отличаюсь от них. Это чувство меня поразило, и я страшно смутился. Потом меня охватил гнев, и я, быстро и уверенно передвигая костыли, подошел к ним.

– Кто это с тобой? – удивленно спросил Тед, поднимаясь на ноги и с любопытством разглядывая меня.

– Это мой приятель, Алан Маршалл, – сообщил Питер. – Иди сюда, Алан. Сейчас разживемся харчами у этих парней.

– День добрый, Алан, – сказал Принц Прескотт, довольный тем, что знает меня. Он повернулся к остальным, горя желанием объяснить наличие у меня костылей. – У этого паренька детский паралич. Он был совсем плох. Говорят, он больше никогда не сможет ходить.

Питер в ярости накинулся на него.

– Что ты несешь? – вскричал он. – Ты что, спятил?

Принца ошеломил этот всплеск гнева. Остальные удивленно уставились на Питера.

– Что я такого сказал? – пробормотал Принц, обращаясь к товарищам.

Питер фыркнул. Он взял мою кружку и налил в нее чаю.

– Ничего, – сказал он, – но чтоб больше я этого не слышал.

– У тебя нога больная, да? – спросил Тед Уилсон, стараясь разрядить накалившуюся атмосферу. – Бабки подкачали, а? – Он улыбнулся мне, а после его слов улыбнулись и другие.

– Я вам говорю, – сурово сказал Питер, выпрямившись с моей кружкой в руке, – если стойкостью этого мальчугана подбить башмаки, им износа не будет целую вечность.

В обществе этих людей я почувствовал себя одиноким и потерянным, и даже слова Теда Уилсона не могли рассеять это чувство. Замечание Принца показалось мне глупостью. Я намеревался снова начать ходить, но гнев Питера придал его словам незаслуженную значимость, одновременно заронив во мне подозрение, что все эти люди уверены в том, что я никогда не смогу ходить. Мне захотелось очутиться дома; потом до меня дошел смысл последних слов Питера, и они привели меня в такой восторг, что я мгновенно забыл обо всем услышанном раньше. Он вознес меня на уровень этих мужчин; более того, он позаботился о том, чтобы они начали уважать меня. Именно это мне и было нужно.

Я был так благодарен Питеру, что мне хотелось как-нибудь это выразить. Я встал поближе к нему, и когда нарезал баранину, которую он приготовил прошлой ночью, я дал ему лучший кусок.

После обеда лесорубы принялись загружать телегу Питера бревнами, а я отошел поговорить с погонщиком волов Артуром, который готовился к отъезду.

Все шестнадцать его волов тихо жевали траву, прикрыв глаза, как будто все их внимание полностью сосредоточилось на работе челюстей.

На шее каждого из них висело тяжелое дубовое ярмо, и его закрепленные концы выступали над головой животного. Через кольца, вставленные в середину каждого ярма, была продета цепь, прикрепленная одним концом к дышлу.