Я убийца

– Да понял, понял! Лей давай!

Протягиваю остатки разбитого стакана, и Петр льет туда коньяк, который смешивается с моей кровью. Выпиваю спиртное, словно чай, даже не морщась. Заглотив все, я поднимаю тару вверх дном и открываю рот в надежде, что там есть еще несколько капель.

– Ты бы видел себя со стороны. Убогое зрелище!

– Ты мне не мать! Так что закрой пасть!

– Перестань грубить, тебе это не идет.

– Ты зачем меня в морг притащил?

– Показать.

– Мертвяков показать?! Ты больной что ли?!

– Показать горе. Показать скорбь. Показать истинное лицо несправедливости.

– Мне плевать. Не мое дело, – протягиваю ему стакан снова.

– Мне тоже плевать. Я же сказал, что только одну.

– Налей, а? Будь человеком.

– Нет.

– Сука! – вскакиваю с места. Стакан летит в сидящего передо мной Петра, он чудом уклоняется от него в сторону. – Убирайся к черту! Вон из моей квартиры, долбаный ублюдок! Чтоб ноги твоей здесь не было! Проваливай, пока я не покалечил тебя!

– Ты когда последний раз был на кладбище?

– Чего? – я успокаиваюсь, так как не понимаю, к чему вопрос. Он неожиданный и совсем не вяжется с моим гневом.

– Говорю, на кладбище когда был у своих? – он медленно поднимается и ставит бутылку на стол. – Заросло, наверное, там все. Никто не убирается. Нет ведь у них никого.

Я беспомощно смотрю в его уходящую спину. Он останавливается у двери, оборачивается в пол-оборота.

– Пей. Всю не выпьешь.

Щелкает замок, ручка опускается вниз.

«Заросло, наверное, все бурьяном. Нет ведь никого у них…»

Проходит минут десять, прежде чем я понимаю, что остался совсем один. Точнее сказать, я остался наедине со своей совестью и сидящим на правом плече зеленым змием, который шепчет на ухо о том, что мне все дозволено и преград на пути к нему нет. Янтарная жидкость в красивой бутылке заманчиво смотрит на меня. А в голове занозой засели слова группы «Ленинград»:

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Мне бы в небо, мне бы в небо,

Здесь я был, а там я не был.

Звон стекла разлетевшейся вдребезги бутылки. Маленький зеленый гаденыш летит прочь с моего плеча. Я все еще неуверенной походкой иду в ванную, включаю воду.

– Нет, священник! Меня еще рано хоронить! Смерть приходила за мной не один раз, а все без толку. И у них есть я! Запомни! Я!

Глава XIX

О мертвых либо хорошо, либо ничего.

Русская поговорка

Почти неделя уходит на то, чтобы привести себя в порядок. Приучить организм к алкоголю куда проще, чем потом слезть со стакана. Тебя трясет, ты не можешь спать. Вернее, ты вообще не понимаешь, спишь или нет, постоянно пребывая в каком-то пограничном состоянии. Пот льется ручьями, сердце бешено стучит. Ни таблетки, ни рассол не помогают. Время тянется предательски медленно. Ты сползаешь на пол с дивана, ищешь прохладное место, словно кот в летний зной, и, не найдя его, забираешься обратно. Мысли о смерти начинают одолевать тебя с новой силой, и тебе кажется, что боль, которую ты чувствовал несколько часов назад, не такая уж и страшная по сравнению с той, что чувствуешь сейчас. Долгих семь дней, сто шестьдесят восемь часов, прошло до момента, когда я открыл глаза и более или менее сознательно ощутил свое присутствие в этом мире.

Вдыхаю воздух с небывалой легкостью и осторожностью. Лежу какое-то время на полу и смотрю на побеленный потолок с опаской, боясь пошевелиться, так как не могу поверить, что меня больше не ломает и не выворачивает наизнанку. С трудом поднимаюсь, иду к окну, отдергиваю штору и вампиром шарахаюсь в сторону: от яркого света текут слезы, мелькают черные круги – мне требуется несколько минут, чтобы привыкнуть. Открываю окно, а сам отхожу к стене и падаю на стул. В комнату врываются яркое солнце и свежий воздух. С улицы доносятся голоса. Я слышу, как смеются дети. От этого екает сердце и накатываются невольно слезы. Я все еще надеюсь, что вот сейчас повернется замок и ко мне прибежит сын, зайдет жена. Малец опять что-то притащит с улицы и будет хвалиться передо мной какой-нибудь безделушкой, а Кристина сядет на колени. Я сижу и прислушиваюсь, почти не дышу. Жду. Сердце бьется четко в ритм с дыханием. Тук, тук, тук. Но кроме этого звука – ничего. По щекам текут слезы. Я скриплю зубами, резким движением вытираюсь. Остались только воспоминания и боль, которая перерастает в ярость, когда я начинаю думать о них. Хочется снова напиться, чтобы не вспоминать. Я не ходил к ним после выписки из больницы. Не мог. Теперь время пришло. Достаю из-за пазухи цепочку с кулончиком – все, что осталось у меня от сына. «Это паук, пап!» – раздается в ушах его голос, словно доносится сразу отовсюду. Прислушиваюсь. Нет, просто показалось. Целую и прячу свое сокровище обратно. Рядом с сердцем надежнее. Подхожу к серванту и надеваю на левую руку два кольца: одно обручальное, а другое в память о неродившейся дочери с ее именем, выгравированным изнутри. Стою неподвижно, осознавая, что там, куда я направлюсь, будет тяжело, очень тяжело. Но время пришло, и сделать это нужно. Даже не для себя, а ради них.