Я у мамы дурочка

– Тебе просто повезло. Моя книжка задержалась, была договорённость в Москве, что вызовут меня.

А Коля Скрёбов, я и к нему пришла поделиться радостью, сказал:

– Поздравляю. Но если бы тебя не вызвали, поехал бы я, уже все бумаги подготовлены.

Оказывается, все, кроме меня, знали, что готовится семинар. И я начинаю кому-то переходить дорогу…

Семинар шёл несколько дней, а мне показалось – целую вечность. Целая вечность праздника!

Мы жили в гостинице «Юность». Днём семинары, а вечером, в кафе, собирались снова, и приходили молодые московские поэты, мы им были интересны, молодые поэты со всей России!

Однажды, когда кафе гудело, как обычно, спорами, разговорами и стихами, вдруг кто-то вбежал:

– Ребята, Кеннеди убили!

Это было как разорвавшаяся бомба! И кто-то из гостей сказал растерянно:

– Наша разведка тут ни при чём, я точно знаю!

На семинарах нами занимались известные поэты. Мы, молодые, были им интересны! Почему в Ростове мы были интересны только Жаку? Он и на этот семинар приехал, я увидела его в коридоре и удивилась. Хотя чему было удивляться, неужели годы должны были пройти, чтобы я поняла: он приехал поддержать меня!

Кого только не видели мы в кулуарах! Мы знали этих поэтов по книгам и журналам, они были для нас непререкаемым авторитетом.

И Юлия Друнина говорит, что у меня самые интересные стихи в семинаре. И Борис Ручьёв дарит мне свою книжку, а ведь один молодой поэт просил её на коленях.

И я, как в юности, хожу со свитой в три-четыре человека, и тот же молодой поэт объясняется мне в любви.

Я влюбляюсь, только не в него, а в красивого морячка. Мы ходим с ним за руку. Его корабль уходит на Кубу. Ему ещё служить полгода, а потом он по дороге домой за мной заедет.

Не заехал, конечно. Когда мы с ним пришли в гости к Дине Терещенко, она это сразу поняла:

– У вас ничего не получится, он слишком красив.

Но это было потом, в чёрную полосу, когда и так всё было плохо, карета стала тыквой, а лакеи – крысами.

А тогда… Мы сидим на ступеньках в Доме союза и слушаем любимых поэтов. Зал переполнен, нас впустили без мест. Мы на ступеньках, они на сцене, хотя мы почти ровесники. И ни тени зависти в душе! Всё ещё будет у меня, я уверена, и ведь сбылось же!

Но когда ещё это будет. Сколько за это нужно съесть кислых яблок у встречной яблоньки, как та падчерица, ситных пирожков, делать всё то, на чём проверяет на прочность судьба.

Я даже не огорчаюсь, когда Сергей Поделков ругает меня в докладе за мелкобуржуазность. Были у меня стихи в сборнике, как я любуюсь мужем и сыном, а муж хочет ещё и дочку.

– Зачем нам все эти семейные радости! – гремел он с трибуны.

Какие семейные радости, я не замужем, и я ещё не знаю этого, но у меня никогда не будет ни сына, ни дочки.

Аршак Тер-Маркарян, из нашего Клуба молодых литераторов, говорил мне потом, что этот доклад они проходили в Литинституте.

Он был полностью опубликован в «Литературной газете», и я фигурировала в нём как образец мелкобуржуазности.

Но это ещё когда будет! А пока пять человек принимают в Союз, про меня спорят, за меня и Ручьёв, и Юлия Друнина, но Марк Соболь говорит:

– Она написала прекрасную книжку. Эта книжка завершена, она вложила в неё всё, что могла, и, по-моему, больше ничего не напишет. Давайте подождём вторую книжку, а там посмотрим!

И его послушали. Я оказалась в числе тех, кого отложили до второй книжки.

Конечно, вся моя жизнь сложилась бы по-другому, но я уезжала уверенная, что это временная отсрочка. Как это я больше не напишу стихов? Да пока дышать я умею!

И вторая пятёрка – это как серебряная медаль на Олимпиаде!

В Ростове мне сказали, что на поэтической секции состоится обсуждение моих стихов.

Мудрый Жак сказал:

– Откажитесь, послушайте опытного человека!

Не послушалась, дурочка.

Осталось ощущение, что меня заманили и избили жёстко и жестоко. Помню, что очень хвалили стихи другой поэтессы, моей подруги. Особенно – Гарнакерьян. И она решила, что теперь он будет поддерживать её, помогать, но он и думать о ней забыл назавтра!

Она спрашивала у меня:

– Ты не знаешь, почему?

А я была просто ошеломлена. За меня никто не заступился! Ни Егоров, который только недавно хвалил меня в рецензии на целую газетную полосу, ни Долинский, ни Коля Скрёбов – никто.

Я не задавала вопросов, но, наверно, что-то было в моих глазах, если Даня Долинский сказал при встрече:

– Мы должны были поставить тебя на место, иначе бы ты загордилась и перестала писать стихи.

Я и не писала полгода. Коля потом долго напоминал мне строчки, которые появились у меня после этого обсуждения: