– Уж как я только ни уговаривала, ни убеждала ее, – ни в какую. И мне запретила звонить в вашу клинику, а ведь можно было и без «Скорой» обойтись, я бы вызвала машину, отвезла…
На письменном столе Ивана лежала записка, где рукой матери было написано два слова: «Не беспокойся, я в больнице» и указан номер больницы.
– Едем немедленно туда, надо перевезти ее к нам! – решительно объявила Тоня.
– Нет, Тонечка, спасибо тебе, но сперва я поеду один, все разузнаю, а там решим. Если ты можешь, я бы просил тебя остаться здесь до моего возвращения. Позвони родителям, предупреди.
– Конечно, – не раздумывая согласилась она, – езжайте, ни о чем не беспокойтесь, я подожду вас.
Иван вывел из гаража свою машину и помчался в больницу.
Тоня до позднего вечера ждала звонка Ивана. Телефон молчал. Ей нестерпимо хотелось спать, но распоряжаться в чужой квартире ей было неловко, к тому же боялась пропустить звонок. Она устроилась в кресле, взяла с письменного стола раскрытую книжку журнала «Новый мир» и, не перелистывая, стала читать прямо с открытой страницы… Через несколько минут Антонина спала, не выпуская из рук журнала, и не слышала, как Иван тихонько, стараясь не шуметь, отпер дверь, вошел в квартиру, неслышно заглянул в кабинет, увидел спящую Антонину и решил уйти в другую комнату, чтобы не разбудить ее. Неожиданно она открыла глаза – в ночных сумерках смутно вырисовалась в дверях фигура Ивана Егоровича. Она вскочила, бросилась к нему, но не успела ничего сказать: он крепко обнял ее, прижал к себе с такой силой, что ей стало трудно дышать. Она все поняла, только спросила:
– Когда?
Он взглянул на свои часы, было четыре часа утра.
– Час назад…
Тоня осторожно высвободилась из его объятий, взяла за руку и, как слепого, повела к креслу, усадила, сама примостилась на широком подлокотнике и, не выпуская его руки из своей, стала нежно целовать его лоб, глаза, щеки, осторожно прикасаясь к нему губами, словно боялась оставить там след.
– Надо поплакать, – еле слышно произнесла Тоня и сама поняла, что сморозила глупость, потому что Иван Егорович ни за что не станет плакать.
Он закрыл ладонями лицо, вжал голову в плечи, и вдруг все его тело содрогнулось в беззвучных рыданиях. Тоня встала, на цыпочках вышла из кабинета, нашла кухню, поставила чайник, дождалась, пока закипит в нем вода, отыскала в шкафу металлическую коробочку с чаем, заварила, налила в большую фарфоровую кружку, положила три чайные ложки сахару, размешала, поставила кружку на маленький подносик, тихонько подошла к двери в кабинет, прислушалась – было тихо – и вошла.
Иван неподвижно сидел в кресле, положив руки на колени, и сухими глазами смотрел перед собой. Тоня подошла, присела рядом на корточки и подала поднос с чаем.
– Чай, – произнесла она, как будто он сам не мог разобрать, что там, в чашке.
Он кивнул, то ли соглашаясь, что это действительно чай, то ли подтверждая правильность ее решения напоить его чаем, взял кружку и стал медленно пить. Она продолжала сидеть на корточках и так внимательно и изучающе смотрела на него, словно впервые видела процесс чаепития и хотела запомнить каждое движение.
Иван допил чай, поставил кружку на поднос, обернулся к Тоне.
– Почему ты сидишь на полу?
– Я на корточках, не беспокойтесь, мне так удобно.
– Давай попьем чаю, – предложил он.
– Хорошо, – согласилась она и сразу же встревожилась: разве он не сознает, что только что выпил целую кружку чая?
– Вместе, – добавил Иван, как бы отвечая на ее недоумение.
– Конечно, Иван Егорович, пойдем на кухню.
Она встала с корточек, и они прошли на кухню, где Иван, придя в себя, стал извлекать из шкафа и ставить на стол конфеты, печенье, маленькие сухарики с изюмом. Чай пили молча. Потом он спросил:
– Тебе обязательно возвращаться домой?
– Нет, я останусь с вами.
– Спасибо…
…Миновали похороны, отметили сороковины, не до свадьбы, не до ЗАГСа было… А время шло неумолимо вперед и вперед. Антонина перевезла свои вещи к Ивану Егоровичу, которого теперь называла просто Ванечкой и на «ты», она оставалась, как и прежде, его помощницей на работе, а теперь и дома, стала его невенчанной женой, другом, любовницей, его половинкой, смыслом жизни.