Я тебе верю

После отъезда писательского сына во Францию у нее появилась навязчивая идея выйти замуж во что бы то ни стало за француза, любого – молодого, старого, косого, кривого, но француза и обязательно богатого! Потом уехать с ним во Францию и там ненароком встретить «беглеца», чтобы показать ему, как она счастлива со своим мужем и как он, жалкий переводчик, изо дня в день выполняющий свою поденную работу, прогадал, отвергнув ее! Эта маниакальная мечта овладела Ларисой настолько, что она, как говорится, пустилась во все тяжкие: разными путями знакомилась с французами, заводила романы, каждый раз в надежде, что вот этот и есть тот самый проездной билет прямо в Париж, что так ей нужен. Но как-то так получалось, что после одной-двух встреч французы исчезали из ее жизни, словно иллюстрируя бессмертные слова классика: «Гарун бежал быстрее лани…» Собственно говоря, они не возражали против продолжения интимных встреч, но не более того. Хотя ведь есть такие французы, что женятся на русских женщинах, но с Ларисой пока никто не изъявил желания соединиться узами Гименея.

Однажды она познакомилась с милым, симпатичным французом, аспирантом по имени Жан. Он был лет на семь моложе ее, но это не стало препятствием к их сближению. Ей нравилось его имя, она всегда считала, что настоящего француза так и должны звать – Жан. Только он был не из Парижа, а из Бордо. Но и это допустимо для достижения цели – всегда можно впоследствии переехать в столицу. Жан занимался кинорежиссурой и считал, что образование, полученное в театральных вузах Советского Союза, включая и ВГИК, уникально и не имеет аналогов в других странах. Именно поэтому он и приехал в Москву.

Их частые встречи, поездки за город и походы в театр странным образом затянулись и приняли, выражаясь медицинским языком, хронический характер, а, как известно, хронические романы очень редко переходят в брак. Но Лариса проявляла спартанскую выдержку и настойчивость. И вот наступил день, когда они наконец очутились в постели, на что она возлагала большие надежды. Опустив детали, придется для полноты картины сказать: в самый патетический момент Жан, красный и весь всклокоченный – то ли от напряжения, то ли от неловкости – вдруг признался:

– Извини, извини… я должен был сказать… я… я… импотент…

Первая мысль была: бред какой-то, что он себе позволяет, этот французик из Бордо? Но потом словно молния озарила эту мрачную мысль – да, да, это было озарение! – и за ней пришла мгновенно вторая. Наверное, нейроны в мозгу в эту долю секунды выиграли чемпионат по скорости передачи мысли, потому что Лариса сразу же подумала: ну и что? Пускай, возможно, так даже лучше – он с этой проблемой никакой француженке не нужен, а я пока что стерплю. Она ласково взъерошила его курчавые волосы, улыбнулась через силу, тихим голосом, стараясь, чтобы слова прозвучали как можно проникновеннее, произнесла:

– Это ничего… это пройдет… бывает. Не нужно зацикливаться на неудачах.

– Ты говоришь, как врач. Не утешай меня, я все про себя знаю.

– В следующий раз все получится, вот увидишь, – настаивала Лариса.

Жан ничего не ответил, встал, оделся, подождал, пока и она оденется, подал ей руку.

– Я провожу тебя.

Прощаясь около дома, она помахала ему маленькой сумочкой, зажатой в руке.

– Позвони мне в субботу, я буду ждать!

Жан улыбнулся и быстрыми шагами пошел от дома к улице, где можно было слиться с толпой и хоть на время почувствовать себя таким же, как все, без того, что лечащий его врач называл индивидуальными особенностями данного организма.

Больше он не звонил и не встречался с Ларисой.

Дома ее ждали новые неприятности. Младшая сестра, с детства снедаемая завистью к старшей не только из-за своей неказистой внешности, но и по причине профессиональной неустроенности, время от времени преподносила очередную пакость, разгребать которую приходилось Ларисе, потому что мать, как уже говорилось, категорически отказывалась участвовать в домашних распрях и продолжала жить своей жизнью.