Я, сын трудового народа

И точно: домик Ткаченки не вполне можно было назвать хатой. Хотя был он и глиняный и мазаный и окошечки имел, обведенные синькой, как все прочие хаты села, но все же не было в нем того простодушия, какое придают украинской хате камышовая крыша, размалеванная розочками призба и подкова, прибитая на счастье к порогу.

Крыша Ткаченкового домика была железная, голубого цвета; вместо призбы стояла длинная скамейка; над дверью имелся навес, подпертый шестью тонкими столбиками, как в волостной почтовой конторе.

Все это придавало жилищу Ткаченки вид хотя и богатый, но какой-то казенный.

Сваты мимолетно переглянулись. Подтолкнув друг друга локтями, они следом за хозяином вошли в хату.

Здесь также все было не так, как у других. Над раскладной походной кроватью, застланной новой попоной, висела длинная артиллерийская шинель и фуражка с темным пятном на месте кокарды. Стоял канцелярский столик. Вокруг него три еловых стула - неуклюжее произведение деревенского столяра - с высокими спинками, решетчатыми, как лестница. У стены помещался городской комод с гипсовой вазой. Из нее торчало два султана ковыля, крашенного анилином: один - ядовито-розовый, а другой - зеленый до синевы. Над комодом на стене виднелась в узкой рамке под стеклом глянцевито-лиловая фотографическая группа учебной команды, где, если хорошенько поискать, можно было найти и самого молодого Ткаченко, сидевшего перед командиром в первом ряду на земле, скрестив по-турецки ноги в новых сапогах со шпорами. На окнах висели тюлевые занавески, но не было ни одного цветка. И было скучно.

- Извиняйте, - сказал Ткаченко. - Можно садиться на стулья.

Хозяин и сваты сели.

- Вполне как в городе, - заметил матрос, осторожно покосившись на Ременюка.

Но на этот раз голова, видимо, вполне одобрил политичное вступление матроса. По обычаю полагалось, прежде чем приступить к делу, потолковать о разных посторонних вещах.

- Что это вы, Никанор Васильевич, до нас в сельский Совет никогда не зайдете? - спросил Ременюк, кладя на столик хлеб и поглаживая его своей беспалой лапой.

- Отчего ж, можно будет зайти, - ответил Ткаченко, проводя по усам тремя пальцами, сложенными как бы для крестного знамения, - только я не знаю, что я в том сельском Совете могу для себя иметь? Чужих лошадей мне не треба, потому что я, слава богу, пока что имею собственных. То же самое и без чужой земли я не страдаю.

- Они стоят на аграрной плацформе правых социалистов-революционеров, а то и обыкновенных кадетов, - пожав плечами, заметил матрос, обращаясь к голове. - Они не согласные с нашим лозунгом: забирай обратно награбленное. Как вы скажете, товарищ Ременюк?

- Я скажу, что среди местного крестьянства еще попадаются сильно-таки несознательные люди.

Пожелтели от ярости темные глаза Ткаченки. Каждый мускул стал отчетливо виден на его лице. Но и только. Больше ничем не выдал себя бывший фельдфебель.

- А я скажу обратно, - проговорил он небрежно, - чересчур все стали сознательные.

Здесь разговор застрял. Хозяин и гости долго молчали. Наконец, помолчав столько, сколько допускало приличие, Ткаченко, не торопясь, повел речь о новом сарайчике, который собирался строить.

Но тут голова и матрос вдруг нетерпеливо застучали посохами. Этого мига больше всего боялся Ткаченко.

- Кланяется вам молодой князь, - сказал голова решительно.

- Известный вам товарищ Котко, Семен Федорович, - торопливо прибавил матрос, - человек вполне справный, здоровый, холостой, хоть сейчас может обкрутиться с кем угодно...

- Ты! - зловеще сказал матросу Ременюк. - Заткнись, ради бога. Поперед батьки не суйся в пекло! - и любезно продолжал, обращаясь к Ткаченке: Кланяется вам молодой князь и просит спытать у вас, Никанор Васильевич, отдадите вы за него свою дочку, Софью Никаноровну?

- Ну, и то же самое, - пробурчал матрос. - А я что говорю?

- Привяжи свою балалайку... И мы, его старосты, так же точно кланяемся вам и просим уважить, чтоб нам не пришлось вертаться без зарученья обратно через все село, насмех людям.

Ременюк бил наверняка. Отказать таким сватам было не под силу хитрому Ткаченке. Ткаченко и сам понимал это. Однако он медлил, подперев кулаком подбородок.

- Знаете что, загадали вы мне задачу, - тянул он, жмурясь. - Не ожидал я такого дела.

Была б Софья моложе, он сумел бы отговориться ее годами. Но девушке исполнилось девятнадцать. Возраст для деревенской невесты критический. Почти старая дева.

- Дайте подумать.

- Чего там подумать! - недовольно сказал матрос, для которого всякие формальности и волокита были хуже черта. - На самом деле! Девушка согласная? Согласная. Семен согласный? Согласный. А что касается папы, то папа тоже согласный. Папа свое нерушимое слово давал Семену еще на румынском фронте. Там у них один разговор был. Не молчите, папа, подтверждайте факты налицо или же начисто отрицайте.

- Я своего слова не вертаю. Как дочка, так и я, - сказал Ткаченко, не поднимая глаз. - Пускай она сама за себя скажет. - И с этими словами вышел.

Глава XVI ЗАРУЧЕНИЕ