Я стану Алиеной

Иных знакомых в городе, кроме Сторверка и хозяина гостиницы, у них не было, но Сторверк наверняка не имел никакого касательства к церковным делам, а расспрашивать гостинника могло оказаться себе дороже. Итак, единственным источником информации оставался монастырь Святого Бреннана. Оливер собирался направиться туда один, но Селия, которая в предыдущие дни вела себя чрезвычайно кротко, воспротивилась. В конце концов, происходящее больше всего затрагивает ее, и она желает узнать новости немедленно, не дожидаясь возвращения Оливера. А если он опасается, что их схватят, то что мешает Трибуналу повязать их поодиночке? А так они, по крайней мере, будут вместе.

Она его уговорила, присовокупив обещание не высовываться и не задавать лишних вопросов. И, прихватив перечитанное за последние дни творение брата Ширы («сей Часослов любви в тиши уединенья», как назвал его один тримейнский пиит), они двинулись по направлению к обители Бреннана.

Сами улицы, казалось, потускнели. Серо-розовые плиты песчаника, из которых по большей части были выстроены стены домов, словно поубавили в своей окраске розового и прибавили серого. Или с них просто сняли гирлянды, флаги и штандарты, украшавшие фасады в дни карнавала. Нет, город Фораннан с уходом праздника не стал ни мрачным, ни унылым. Он стал обычным.

И монастырь изменился, правда, лишь внутри.

Луигне отпер дверь почти мгновенно и обошелся без пререканий и сопроводительных комментариев. Неловкость, с которой он передвигался, пропуская их, наводила на мысль, что его пороли, — может, не сильно, но чувствительно.

Двор, как и прежде, был почти пуст, но стоило лишь переступить порог скриптория, как стало ясно, что пустота двора объясняется отнюдь не тем, что братия, как совсем недавно, отлынивает от своих обязанностей. Монахи, в основном молодые, — на первый взгляд их было не менее двух десятков — усердно скрипели перьями, склонясь над столами. В прежние свои посещения карнионских монастырей Оливер узнал, что переписывание книг, дозволенных к чтению мирянам, служит одинаково хорошо как просвещению населения, так и обогащению обители. И здешние переписчики и миниатюристы потрудились на своем веку над немалым количеством Часословов и Псалтирей, житий и бревиариев, лекционариев и exempla (это уже для приходских священников, а также проповедников, не имеющих, в отличие от знатных прелатов, на службе собственных переписчиков). За особую плату можно было заказать даже копию книги из монастырской библиотеки, чего на Севере и в горячечном бреду не представишь.

Монахи работали молча, не проявляя неподобающего их званию греховного любопытства, и позволяли себе лишь краем глаза покоситься в сторону вошедших чужаков, да и то наклонив головы и приспустив веки.

Отец Маэль, стоя у окна, которое здесь было даже застеклено, что позволяло работать зимой при солнечном свете, и придирчиво щурясь, разглядывал какую-то миниатюру. Дабы не нарушать приличествующую месту тишину, Оливер подошел к нему вплотную, и только тогда библиотекарь заметил их приход. Он тоже ничего не сказал, но сделал приветственный жест, приглашая следовать за ним. И, лишь оказавшись в знакомой уже Оливеру и Селии комнате, позволил себе заговорить.

— Добрый день, юные друзья мои. Благоволите садиться… У меня для вас есть две новости. Первая — хорошая. Приор согласен купить ваш список. А вторая, как водится, годится лишь на то, чтобы огорчить это известие. Он категорически отказывается платить золотом. Самая высшая цена, на которую он в силах расщедриться, — это сорок пять крон серебром.

По правде говоря, цена была даже больше, чем та, на которую рассчитывал Оливер, но он не выдал этого, а с важным видом кивнул:

— Право, отец Маэль, мне приятнее сознавать, что список мой будет находиться в достойном всяческих похвал книгохранилище, а не в доме какого-нибудь толстосума, который покупает манускрипты, равно как рога единорогов и спинные хребты драконов, исключительно повинуясь моде. Поэтому мы принимаем вашу цену не торгуясь.

— В таком случае я готов вручить вам деньги, поскольку казначей выдал мне их еще вчера. — Библиотекарь передвинул Оливеру по столу небольшой кошелек. — Пересчитайте, прошу вас. Нет, ради Бога, не отказывайтесь. Я человек близорукий, старый и мог ошибиться просто по рассеянности.

Оливер высыпал содержимое кошелька на стол.

— А это что?

— Ах это, это… Мне было крайне неловко, что приор отказался довести сумму хотя бы до пятидесяти крон, и я рискнул на собственный счет прибавить эту печатку из сардоникса. Удивительный камень, — в задумчивости прибавил библиотекарь, — он не слепит глаза сиянием и блистанием, а также игрой граней, однако наряду с драгоценнейшим смаргдом почитается камнем Богородицы, ибо бывает черен, красен и бел, подобно тому, как Пресвятая Дева черна в смерти, красна в страданиях, бела во славе… На языке же камней обозначает он честность.

Оливер под эти рассуждения успел убрать деньги и печатку.

— Вы более чем великодушны, отец Маэль, — произнес он совершенно искренне.