Я стану Алиеной

Куртис уселся на край телеги, подпер щеку кулаком. Оливер, первоначально стоявший там, где застал его голос из тумана, подошел поближе, пытаясь рассмотреть, что происходит, но тщетно.

Потом раздался крик — короткий, рваный, будто взлаивающий, но не тот, что раньше. Кричал мужчина.

Куртис заерзал, будто давя блох под курткой. Впервые проявление чужой боли не вызвало у него смеха. Затем он нерешительно слез с телеги. Сделал шаг вперед.

Оливер шагнул за ним. Мимолетно подумал: а у них и тетива, наверное, на луках отсырела, — и коротко, точно ударил Куртиса по голове своей дорожной палкой. И бросился вперед, туда, где — он чувствовал — происходило совсем не то, чего желал Роланд. Ворвался в молочную, (вязкую взвесь, залепившую глаза и ноздри. И не сразу сумел остановиться, почувствовать, как зачавкало под ногами. Почти за самой дорогой начиналось болото. Вот как, отстранено думал он, она их наколото вызвала, вот оно, значит, как… Ему казалось, что впереди мечутся неясные тени, но туман настолько искажал видимость, что невозможно было точно определить, кто здесь и на каком расстоянии. Надо решаться, а он даже имени ее не знает.

— Послушайте! — крикнул он, так и не придумав обращения. — Я не с солдатами! Я за вас!

Кто-то вынырнул рядом, и Оливер скорее носом учуял, чем увидел, что это один из парней Роланда. И свист палаша услышал, не видя клинка. Успел блокировать удар, но палка переломилась. Противник снова занес палаш, но левая рука Оливера как бы сама собой выхватила стилет из-за пазухи и вонзила его в приоткрывшийся во время атаки бок солдата. И, не успев осознать, что убил человека, Оливер потянул руку назад. Стилет с чавканьем вышел из тела, плавно сложившегося у ног Оливера. Мелькнул острый кадык, заросший подбородок. Он так и не узнал, кто это был. И почувствовал, что у него за спиной кто-то есть. Но прежде, чем обернулся, услышал:

— Где последний?

Это был тот голос.

А потом до него дошел смысл вопроса.

— На дороге. Я его оглушил.

И только тогда обернулся. Но видел он ее смутно. Темная фигура с арбалетом в руках. Только арбалет он и разглядел. А лицо как-то не определилось.

— А ты кто?

Все подробные объяснения прозвучали бы глупо, поэтому он просто сказал:

— Путник. — И хотел было задать такой же вопрос, но решил, что это было бы еще глупее.

— Ладно, — сказала она. — Иди на дорогу. Развяжи женщину. А я тут стрелы свои соберу.

Вот чем она их. Арбалетный болт доспех пробивает, не то что куртку с медными бляхами. «Дурак! — выругал он себя. — А ты чего ожидал? Адского огня?»

Узница по-прежнему лежала в телеге, но, увидев, что он приближается к ней со стилетом в руке, закричала, и даже когда он перерезал веревки на ее руках и ногах, кричать не перестала. Это был отчаянный, полный жути вой, и он напугал Оливера гораздо больше всего произошедшего на болоте. Он взглянул на свои руки, увидел, что на стилете все еще кровь солдата, и торопливо принялся вытирать его о рогожу. Женщина продолжала кричать уже с какой-то безнадежной натугой, по грязно-бледному ее лицу катились слезы.

— Не надо, — сказал он, испытывая мучительную неловкость. — Все будет хорошо. Вы свободны. Я не причиню вам вреда… — Все под непрерывные рыдания.

— Дурак! Кто ж так утешает?

Неприязненный голос, вторивший его собственным мыслям, раздался где-то за левым плечом. Еретичка стояла на дороге. Затем как-то сразу оказалась на телеге.

— Милая, — ласково произнесла она, — все, кто мучил тебя, сдохли. Они сдохли позорно, в муках, и сгниют без погребения, жабы и слизни их высосут, а вонючие их душонки сгинут в аду.

И женщина перестала плакать. Она сглотнула и села в телеге, держась за руки еретички. Оливеру всю эту тираду слышать было неприятно, но он не мог не признать, что действие свое она возымела. Погладив женщину по голове, еретичка спросила:

— А что охранник?

— Еще в себя не пришел.

Она спрыгнула с телеги, нагнулась над Куртисом.

— И не придет. — Несколько оживилась. — Ты его убил, приятель. Приложил точно в висок. Похоже, ты сильнее, чем кажешься.

Значит, он убил двоих. И ничего, ничего!

— А если ты такой сильный, — продолжала она, — бери-ка ты его и волоки к дружкам в трясину.

Это было разумно. Он ухватился за ноги мертвеца, ожидая приступа отвращения, но не было даже отвращения. Но тут его осенила важная мысль, и он остановился. Палка, стилет — все это было несерьезно. Он стянул с Куртиса перевязь с коротким мечом и положил на телегу. При этом ему показалось, что еретичка улыбнулась, но он не был уверен.

Оливер отволок труп Куртиса в болото, спихнул в воду и вернулся. Она стояла, прислонившись к краю телеги. Здесь, на дороге, было несколько светлее, и он видел ее лучше. Но черты лица никак не определялись — может, из-за освещения, может, из-за усталости. Оно казалось то нежным и почти детским, то грубым, словно высеченным из гранита, и лишенным возраста.

Порождение тумана. Из тумана вышла и в туман отыдешь, аминь.

Она кивнула в сторону серого коня Оттара:

— Беру вон того.

Значит, ему достается чалый Роланда. Логична.

— Куда мы едем?