Я стану Алиеной

— А что есть предрассудок? Косвенное свидетельство традиции. Данная восходит ко временам Темного Воинства. — Поясняя, она отнюдь не впадала в тот менторский тон, который предполагает в собеседнике не то слабоумие, не то младенческую наивность, напротив, в нем ощущалась спокойная доброжелательность.

— Безличию, бесформенности порождений Темного Воинства, оскорблявшим представления карнионцев о мироздании, нужно было найти противовес. Что же могло служить им?

— Порядок, наверное…

— Ошибочная мысль. Не порядок, а гармония. Гармония же рождается из единства противоположностей. Ты должен знать — это есть во многих учениях. Небесное и земное, правое и левое, свет и тьма — и так далее. В человеческом воплощении это союз мужчины и женщины. Совместно они изгоняют Темное Воинство — так учат «Логии» монастыря Четырех Врат и «Апокриф святого Хамдира».

Итак, в его жизни произошел слом, а в результате приходится выслушивать лекцию по древнекарнионской философии. И — странное дело — Оливер готов был с этим примириться.

— Никогда не слышал о таких.

— Еще бы. Их искореняли так усердно, что я не уверена, сохранился ли в империи хоть один полный список. В старинных семьях их заучивали наизусть… И Темное Воинство изгнали, и смысл обычая забылся, даже родители твоего приятеля Сторверка не знали его, несмотря на то, что действовали в полном соответствии с ним.

— Но Брекинги — очень древний род.

— Эрды, — произнесла она с некоторым оттенком превосходства. — Северяне… Я имела в виду карнионские семьи. Но согласимся, Брекинги — это удачный случай. А вот у нас с Найтли ничего хорошего не вышло. Ему всегда недоставало силы воли. И вдобавок он был слишком умен для обычного воина. Это дурное сочетание свойств. Поэтому он все бросил и стал заниматься науками. Но он не знал, что для ученого недостаток воли — порок куда худший, чем для воина.

— Ты называешь слабовольным человека, который около сорока лет посвятил твоему возвращению?

— А ты путаешь силу воли с привычкой. Что стало с Найтли, когда он убедился в успехе своих трудов?

— Для тебя, похоже, важнее всего ясность мысли.

— А что мне осталось, кроме мысли?

Оливеру внезапно стало стыдно за свою враждебность. Уловив это, Алиена заметила:

— Не надо проводить аналогий. В определенном смысле ты являешь собой полную противоположность Найтли, так же как Селия противоположна мне.

Запинаясь, Оливер спросил:

— Но если… ты говорила о единстве противоположностей… почему соседство с Селией для тебя так мучительно?

— Я говорила о союзе мужчины и женщины. А мы — обе женщины, и ничего мужского ни в одной из нас нет.

— Свет и тьма — тоже стихии одного порядка.

— Да. Но мы — не две половины единого целого. Будь так, все было бы не в пример легче. Мы — две равноценные личности в одной. А это — болезнь. — Помолчав, она добавила: — Ты справедливо можешь упрекнуть меня в жестокости. По отношению к тебе, к Селии, к вашему ребенку. Но, пытаясь спастись от безумия, я спасаю всех.

— Но если то, чего ты добиваешься, невозможно?

— Невозможно? — Ледяная гордыня проступила сквозь знакомые черты. Лицо, не имевшее ничего общего с тем, что было изображено на обрывке бумаги, выглядело его зеркальным отражением. — То же твердил мне Найтли: невозможно перейти мост, невозможно войти в огонь…

— Ты только что призывала не проводить аналогий.

— Суть вещей от этого не меняется. И запомни: я никогда ни к чему не призываю. Я ставлю в известность. Исходя из этого, полагаю, наш разговор завершен. Я покидаю тебя, как покидала всегда, когда оставляла наедине с Селией.

Голова ее качнулась, а когда поднялась вновь, резкие, властные черты лица смягчились. Глаза были полузакрыты, как от яркого света, хотя в комнате было темно, ресницы вздрагивали.

— Селия?

Все еще не глядя на него, она слепо зашарила руками, нащупала на коленях детскую рубашку, схватила ее и охнула, уколовшись иглой. И только тогда глухо произнесла:

— Теперь ты знаешь все. И вправе ненавидеть меня за обман.

— Этого она и добивается, верно?

— Нет. Но, как она говорит, суть вещей от этого не меняется. Я не хотела открывать правду, не она. Я желала, чтоб ты как можно дольше оставался вне… этого.

— И я просто смотрел бы на то, что с тобой происходит, и гадал, не сходишь ли ты с ума? Нет, тебе нужно было сказать мне.

— И что бы ты сделал?

— Я бы попытался тебе помочь.

— Как?

— Не знаю. Но может быть, еще не поздно. И если я разделю с тобой правду, она не будет столь тяжела.

— Я не могу требовать от тебя все новых жертв.

— А приносить бесконечные жертвы ты можешь?

— Порой мне кажется, что могу.

Она казалась такой слабой, такой потерянной, такой несхожей с той, что говорила с Оливером несколько мгновений назад, что он забыл обо всех сегодняшних своих терзаниях.

— Когда пробудилась Алиена, ты испытывала такую боль, что пыталась убить себя. И это… все так же мучительно?