«Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)

Адамович платил Варшавскому тем же, защищая его порой даже от друзей. К примеру, 21 ноября 1950 г. Адамович писал Яновскому по поводу книги «Семь дней»: «Насчет Варшавского Вы не правы. Хорошая книга. Я рад не без гордости его успеху. Я, кажется, один отстаивал его, когда все над ним смеялись»[8]. А когда Яновский попробовал нехорошо отозваться о Варшавском, Адамович твердо запретил ему это в письме от 14 марта 1956 г.: «Не пишите мне дурного о Варшавском. Если бы он написал мне дурное о Вас, я сказал бы ему то же самое. Варш<авско>го я искренне любил и люблю, а что у него много самолюбия, внезапно и болезненно прорывающегося, и что он может быть не совсем “на высоте”, я знаю, хотя лично этого не испытал. Но кто из нас иной?»[9]

В беллетристическом даре Варшавского Адамович не был уверен с самого начала и видел его предназначение в другом, проницательно полагая, что по-настоящему он проявит себя не на поприще беллетриста. Даже перед самой войной, в 1938 г., когда бывших молодых писателей называли молодыми только по старой памяти, Адамович писал, отзываясь на прозаический отрывок под названием «Амстердам», опубликованный в альманахе «Круг»: «О Варшавском, как о художнике, еще рано судить. У него есть что сказать: это чувствуется сразу. Но если он когда-нибудь выскажется, то, может быть, совсем не на тех “путях”, по которым бредет и чего-то ощупью ищет теперь»[10].

Адамович и после войны неизменно одобрительно откликался на книги Варшавского и публикации в периодике[11], причем это вовсе не были дежурные дружеские рецензии, критик больше спорил с автором, чем соглашался, однако всегда с неподдельным увлечением и уважением.

Отзываясь на книгу «Семь лет», Адамович подчеркивал: «Повесть исключительно содержательна и исключительно интересна, однако вовсе не в том смысле, в котором определяется порой как “очень интересный” какой-нибудь авантюрный роман. Интерес, ценность и значение повести Варшавского в ее исключительной правдивости, притом правдивости прежде всего психологической. При сколько-нибудь развитом чутье к слогу и стилю у читателя не может с первых же страниц не возникнуть уверенности, что автор ни в чем не лжет, ни к какой рисовке не склонен и ничего не хочет скрыть. Его можно было бы назвать маниаком правдивости»[12].

Последняя рецензия Адамовича, на книгу «Ожидание», была опубликована уже посмертно, и вывод звучал как резюме ко всему творчеству Варшавского: «Ценно, значительно, интересно и как документ психологический и как свидетельство о нашей эпохе»[13].

Письма сохранились в собрании Татьяны Георгиевны Варшавской (г. Ферней-Вольтер, Франция) и ныне находятся в архиве Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына (ф. 54). Публикуются с ее любезного разрешения. Ответные письма Варшавского Адамович не сохранил.

Тексты печатаются по оригиналам в соответствии с современными нормами орфографии и пунктуации (но с сохранением специфических особенностей, отражающих индивидуальную авторскую манеру). Разрядка в письмах дается курсивом, подчеркивания остаются, как в оригиналах. Конъектуры даются в угловых скобках, общепринятые сокращения не раскрываются. Общеизвестные имена, факты и события не комментируются. Общеизвестные иноязычные слова и выражения не переводятся. При подготовке писем к печати учтены примечания Н.А. Богомолова, В.И. Хазана, P.M. Янгирова.

1

53, rue de Ponthieu Paris 8е 28/XII-51

Cher ami Владимир Сергеевич

Спасибо за письмо. Только Вы сочиняете: не я Вам не ответил, а Вы мне. Впрочем, не ручаюсь. Но я считал, что смолкли Вы. Желаю Вам от души и сердца всяких успехов в этом, т. е. наступающем году. Больше всего — литературных. Дела и деньги — потом, а главное — надо Вам писать и внутренне считать себя писателем (т. е. профессионалом; у Вас это не совсем так). Вот Вы восхитились Сириным. Я согласен, даже согласен на Ваш эпитет «гениальный». Бесспорно, он необычайно даровит, до неприличия. Но если у него есть то, чего у Вас нет, то и у Вас есть то, чего нет у него. Вы внутренно наверстываете то, к чему он бросается «рывком», и по дороге видите то, на что ему смотреть некогда. Мне Сирин всегда скучен, при всем его блеске — и поверьте, традиция глупых «Чисел» тут ни при чем[14]. Просто, je ne sui plus amusable[15], по крайней мере на это. А вот Гоголя я все-таки люблю, хотя он еще пустее Сирина и лживее его (нет, это я вру — «Старосв<етских> помещиков» тому не написать).