Я - Русский офицер!

Тем временем, пока начальник спецэшелона разговаривал с комендантом пересыльного лагеря, начальники отрядов провели проверку прибывшего спецконтингента и, как предписано уставом, двинулись друг за другом на доклад.

— Товарищ капитан, проверка специального контингента третьего отряда завершена. Незаконно отсутствующих нет! Начальник третьего отряда лейтенант Сердюк, — доложил лейтенант НКВД, вытянувшись в струнку.

— Товарищ капитан, проверка специального контингента первого отряда завершена. Отсутствующих нет. Все заключенные согласно списку! Начальник первого отряда старший лейтенант Ивашевич.

Выслушав доклады всех начальников отрядов, капитан развернулся и, держа руку под козырек, четко по-военному, доложил:

— Товарищ майор, прибывшие в ваше распоряжение специальный добровольческий отряд и осужденные военным трибуналом в полном составе — восемьсот семьдесят три человека. Незаконно отсутствующих нет! Больных семнадцать человек. Начальник эшелона специального назначения капитан Бурцев.

Краснов стоял во второй шеренге строя и отрешенным от всего мира взглядом, смотрел в сторону заката. Он сейчас не слышал ни лай собак, ни лязганье автоматов, ни крики конвойных. Он вспоминал точно такой же закат и тот последний бой, когда его ЯК упал в тыл к немцам. Он еще не знал, что Сталин сменил гнев на милость, издав приказ об амнистии всему летному составу, который был осужден после 24 апреля 1943 года.

— Осужденный Краснов, — словно сквозь вату услышал он голос начальника отряда.

— Я! — ответил Валерка и перевел взгляд на НКВДешника.

— Выти из строя!

Валерка, отдавшись во власть приказа, вышел из строя, сделав, как положено два шага.

— Ты, Краснов, поступаешь в распоряжение старшего лейтенанта Осмолова. Сержант Бикманбетов, доставить осужденного Краснова к заместителю коменданта лагеря старшему лейтенанту Осмолову.

— Есть доставить, — сказал солдат-узбек и указал стволом автомата в сторону вокзального помещения.

Войдя под конвоем в просторный по меркам провинции зал ожидания, Валерка с удивлением обнаружил, что там, на лавках, расположенных вдоль стен, уже сидят такие же как он, осужденные офицеры-летчики.

— Ты, Краснов? — спросил его старший лейтенант, держа в руках личное дело осужденного.

— Так точно, гражданин начальник…

— Присаживайтесь, Краснов, сюда на лавку, а ты, солдат, свободен, — обратился он к конвойному.

— Можешь идти…

Солдат развернулся и, гулко топнув своими кирзовыми сапогами по дощатому полу, вышел на улицу.

— Ну что, авиаторы-воздухоплаватели, все в сборе!? С этого момента вы поступаете в мое распоряжение. Завтра прибудет представитель 157 истребительного полка, и вы все будете направлены в состав 4 ударной армии, и в 3 воздушную армию. Сразу хочу сообщить следующее, что пока вы ехали этапом на фронт, приказом товарища Сталина от 24 апреля 1943 года летчики, осужденные военным трибуналом в штрафные подразделения, амнистированы. Короче, вам товарищи офицеры, срок отбывания наказания в штрафных подразделениях заменен на условный срок с отсрочкой исполнения приговора.

В этот миг Валерку, словно ударило током и он, не выдержав радости, вместе со всеми другими штрафниками летчиками заорал:

— Ура! Ура! Ура!

Это означало лишь одно, что он наравне со всеми будет громить врага на своем истребителе и Родина, словно добрая мать, простит ему те прегрешения, которые ему были приписаны по навету бывшего особиста его полка.

Ночь тянулось так, словно она была полярной. Валерка несколько раз выходил из здания вокзала и всматривался на восток, откуда должно было появиться солнце, а вместе с ним и новый день, который должен был подарить радость жизни. Новый день, как новая жизнь, которая была ему неизвестна и непредсказуема.

— Что, Краснов, не спится? — спросил майор-летчик, с которым Валерка все этапы ехал в теплушке.

— Не могу уснуть! На фронт хочу, у меня аж зуд по коже. Бить гадов, чтобы земля у них под ногами горела.

— Курить будешь? — Майор вытащил папиросы, которые выменял у солдата конвойной роты на немецкую бензиновую зажигалку и, открыв пачку, поднес её Валерке. Тот, махнув рукой, взял папиросу и, дунув в гильзу, сжал ее зубами. Так всегда делал его отец, и Краснов почти с детства автоматически перенял у него эту привычку, видя в ней какой-то завораживающий настоящий мужской шарм.

— Бахают!

— Да, видно, передовая километрах в двенадцати, — ответил Валерка, пыхтя папиросой, — Будем летать, посмотрим!

Майор глубоко вздохнул и, бросив окурок на землю, раздавив «светлячок» тлеющего табака каблуком хромового сапога.

— Нескоро еще полетаем, ох, не скоро…

— Почему? — спросил Валерка.

— Потому, старлей, пока смерш, пока переподготовка — пройдет недели две, а две недели на фронте — это две недели жизни. У них в полку, наверное, «безлошадников» и так хватает, без нас. Нашего брата-штрафника особо лелеять никто не будет. Дадут клячу из ремонта типа «Ишака» и никто не будет знать, долетит он до Берлина, или же уже через два дня сгорит под Смоленском или еще под какой-нибудь безымянной деревней или в болоте.