Заключительную церемонию сознательно назначили на день его двухсотлетия. Постановление, признающее его человеком, подписал Всемирный президент, и этот торжественный акт транслировался по всемирной телевизионной сети с ретрансляцией в Лунные Штаты и даже в Марсианскую колонию.
Эндрю сидел в кресле-каталке. Он еще мог ходить, но с трудом.
Всемирный президент, на которого в эту минуту взирало все человечество, сказал:
— Пятьдесят лет назад вас, Эндрю, объявили Полуторастолетним Роботом.
Он сделал паузу и продолжал гораздо более торжественным тоном:
— Сегодня мы объявляем вас Двухсотлетним Человеком, мистер Мартин.
И Эндрю, улыбаясь, протянул руку, чтобы пожать руку президента.
Эндрю лежал в постели, и его мысли медленно угасали.
Он отчаянно старался овладеть ими. Человек! Он — человек! Ему хотелось, чтобы это было его последней мыслью. Он хотел распасться… умереть с ней.
Он открыл глаза в последний раз и узнал Ли-Цинь, скорбно стоящую рядом. Вокруг стояли еще люди. Но это были всего лишь тени, безликие тени. В сгущающемся сером тумане была видна только Ли-Цинь. Медленно, дюйм за дюймом, он протянул к ней руку и очень смутно, очень слабо ощутил, как она взяла эту руку в свои.
Она таяла перед его глазами, пока его последние мысли уходили во мглу.
Но прежде чем она исчезла окончательно, последняя ускользающая мысль достигла его сознания и задержалась на миг перед тем, как все остановилось.
— Крошка Мисс… — прошептал он так тихо, что его нельзя было услышать.
© Перевод И. Тетериной
— Кто вы такой, чтобы утверждать это? Вы уверены, что даже профессиональный историк всегда может отличить победу от поражения?
Густав Штейн, который с улыбкой задал этот вопрос и утер седые усы, еще миг назад касавшиеся края опустевшего стакана, не был историком. Он был психологом.
Историком был его собеседник, и эту дружескую подначку он встретил ответной улыбкой.
Квартира у Штейна была по земным меркам роскошная. Конечно, ей недоставало пустынной уединенности Внеземелья, поскольку за ее окнами простирался феномен, присущий лишь планете-прародительнице, — город. Огромный город, полный людей, толкотни, шума…
Не была квартира Штейна оборудована и собственным источником энерго- и водоснабжения. В ней отсутствовало даже минимально необходимое число позитронных роботов. Словом, она не могла похвастаться достоинством автономности и, как и все на Земле, являлась просто частью сообщества, ячейкой сот, частичкой толпы.
Но Штейн родился на Земле и привык к этому. И потом, по земным меркам квартира у него была все-таки роскошная.
Просто из тех же самых окон, за которыми раскинулся город, были видны звезды, а среди них притаились планеты Внеземелья, где не было никаких городов, только сады, где зеленели изумрудные лужайки, где все люди были королями и куда все нормальные земляне горячо и тщетно надеялись в один прекрасный день попасть.
За исключением тех, кто кое-что знал — как Густав Штейн.
Пятничные вечера с Эдвардом Филдом принадлежали к числу ритуалов того сорта, которые порождаются возрастом и спокойной жизнью. Они вносили приятное разнообразие в будни двух пожилых холостяков и давали им законный повод посидеть за шерри и звездами. Они отвлекали их от житейских тягот и, самое главное, давали возможность поговорить.
Особенно Филду, который, будучи преподавателем, ученым и человеком скромного достатка, обожал цитировать свой неоконченный труд по истории Земной империи.
— Я хочу дождаться последнего акта, — объяснил он. — Тогда я смогу озаглавить мой труд «Закат и падение империи» и опубликовать его.
— Значит, вы полагаете, что последний акт разыграется в самое ближайшее время.
— В каком-то смысле он уже разыгрался. Просто лучше подождать, пока все не осознают этот факт. Видите ли, закат любой империи, экономической системы или социального института можно разделить на три этапа, вы, Фома неверующий…
Филд оборвал себя, помолчал для пущего эффекта и дождался, когда Штейн наконец поинтересовался:
— И что же это за этапы?
— На первом этапе, — Филд загнул мизинец на правой руке, — на приближение неотвратимого финала указывает лишь один крохотный звоночек. Никто не замечает его до тех пор, пока не наступает конец, и тогда, оглядываясь назад, все понимают, что это и был тот самый звоночек.
— И вы знаете, когда прозвенел этот звоночек?
— Думаю, да, поскольку у меня есть одно преимущество: я только и делаю, что оглядываюсь назад, на промежуток протяженностью в сто пятьдесят лет. Это произошло, когда одна колония из сектора Сириуса, Аврора, впервые получила разрешение Центрального Правительства Земли внедрить в жизнь общины позитронных роботов. Сейчас уже совершенно очевидно, что это событие открыло дорогу развитию полностью механизированного общества, основанного не на человеческом, а на машинном труде. Именно эта механизация стала и останется в будущем решающим фактором в борьбе между Землей и Внеземельем.
— Неужели? — пробормотал психолог. — До чего же вы, историки, умные! Настоящие дьяволы. А каков второй этап падения империи?