Я Распутин

— Пущай сначала проверяют каждое лекарство, как привезут в Россию, — я закашлялся от сигаретного дыма, отошел подальше. — Все дурманы продавать токмо с разрешения врача. Принес бумажку с печатью от дохтура — на, покупай. Здоровым людям, да детям запретить давать под страхом казни. На сей счет дать указку полиции.

— Дельно! — кивнул царь. — Скажу Столыпину, чтобы сделали предписание аптекам, да лечебницам.

Николай задумался, разглядывая меня. Я же прошелся по классной комнате, полистал учебник на столе, поразглядывал шкафы. За стеклом было много было книг детской писательницы Чарской, лежали игрушечные куклы… На стенах висели религиозные рисунки и акварели, расписание уроков.

— Как мне тебя отблагодарить? — самодержец, наконец, очнулся — Проси, что хочешь.

Как там у Пушкина?

Не хочу быть вольною царицей,
Хочу быть владычицей морскою…

— Служить царю уже награда, — уклонился я от ответа.

— Вот! Вот он истинный русский дух, — глаза Николая увлажнились, он кинул сигарету в пепельницу, обнял меня.

— Отблагодарю достойно, даже не сомневайся, Григорий. Как с аспирином станет ясно, будет насчет тебя отдельный указ. А пока… пока разрешаю приезжать во дворец в любое время, без приглашений. Покои тебе выделят в левом крыле, можешь оставаться на ночь.

— Благодарствую, ваше величество! — я поклонился царю — Отслужу, не сумлевайтесь.

* * *

Вернулись в спальню Алексея, а там уже четыре дочки Николая и Аликс — Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Последняя реактивным самолетом носилась по комнате, а няньки и усатый грузный матрос в форменке пытались ее поймать.

— Вот, дети от шума проснулись, — смущенно улыбнулась царица.

— Да, да, пойдемте обратно, — сообразил Николай.

Не обращая внимание на царя, я подошел к матросу, протянул руку:

— Григорий Ефимович. Распутин.

— Андрей Еремеевич, — удивился матрос, но руку пожал, — Деревянко.

Ага, это «дядька» царевича Алексея, взят Николаем из Гвардейского экипажа.

Наконец, младшую из дочерей поймали, мать погладила детей по головам, поцеловала в лобики и няньки увели их спать.

А я смотрел вслед и у меня сердце перехватывало. Подвал Ипатьевского дома, выстрелы, окровавленные штыки и кислота… Глядя на великих княжон я поклялся себе этого не допустить. В лепешку разобьюсь, а детей спасу.

— Что же вы не идете, Григорий Ефимович? — царица удивленно смотрела на меня в дверях. А я на нее.

Нет, спасти Александру Федоровну и Николая может оказаться не в моих силах. Слишком тяжела их вина в Ходынке, Кровавом воскресенье… Плясать на балу французского посланника с его женой, когда по Москве везут сотни трупов в телегах… Широким жестом «простить» тех, кто шел к нему с просьбой и в кого стреляли…

Я мрачно вздохнул. Не мне судить царя. А кому? Разумеется, русскому народу. И этот приговор еще не вынесен.

— Устал с дороги, — я поклонился всей свите сразу и никому конкретно.

— Да, да, — согласился Николай, — нам всем надо отдохнуть.

Царь нашел взглядом дворецкого, кивнул на меня. Слуги засуетились, повели в отведенные комнаты.

Покои оказались шикарными. Большая кровать под балдахином, фарфоровые вазы с букетами. Я подошел ближе, присмотрелся. Судя по тонкому, голубому рисунку одна из ваз и вовсе была эпохи Мин. Дорогая игрушка. Очень. Кучеряво так живут Романовы. Сколько же у них денег… А кстати, и правда, сколько? Я помнил, что сразу после восстания 1905-го года, Романовы эвакуировали часть своих капиталов из России и вложили деньги в бумаги Прусского консолидированного займа на секретных счетах в Германском имперском банке. И было тех ценных бумаг на десять миллионов золотых рублей. И это ведь только малая часть их капиталов, очень-очень малая. Кто там говорил, что деньги — это кровь экономики? Маркс? Энгельс? Да… много «крови» высосали Романовы из народа.

Я стащил с кровати матрас, бросил его на пол. Сверху положил одну подушку и одеяло. Знаю я придворных… Лягу на кровать — завтра весь двор будет судачить о том, что старец на мягких перинах дрыхнет.

Сон не шел. Я встал у окна, открыл форточку, чтобы померзнуть — старое испытанное средство от бессонницы. Среди деревьев парка светились огоньки, а мне снова начали мерещиться образы — Ипатьевский дом, трупы в шахте, расстрелы княжен, слуг….

А почему я жалею только этих детей? Сколько еще умрет от голода, от пули? Всю Россию спасать надо. Причем ото всех — и от своры великих князей и от невежества народа, и от войны. Само собой и от Николая. И одному тут не справится.

Нужна сила, своя, разумная. Союз Спасения! Нет, это уже было у декабристов.

Я прошелся по комнате, потер лицо руками.

Люди нужны, и перемены, но никак не резкие. Что с резкими переменами бывает, я, как историк, хорошо знаю. Военный коммунизм и гражданская война мне категорически не нравились. Всякая крутая сволочь вроде Корнилова или Колчака тоже. Николай? Слабый, зависимый правитель, довел страну до ручки. Каков же выход?