Я прошел две войны!

В серый декабрьский день полк окапывался в сосновом лесу. Впрочем, «окапывался» – слишком громко сказано. Долбили мы каменистую промерзшую землю. Гнулись и ломались саперные лопатки. Одолеть промерзшую землю можно было лишь ломами и кирками, а обломками лопат, как совками, выгребали мерзлое крошево.

От тяжелой безостановочной работы стало жарко. Сбросили полушубки, шинели, телогрейки, оставшись в гимнастерках или даже в нательных рубашках.

Во время коротких перекуров оглядывались по сторонам. Земля была покрыта снегом, но все вокруг казалось серым и мрачным. Скалы с пучками бурого мха, холодное небо, сплошь затянутое облаками, и даже вода в незамерзающей речке казалась темной и густой, хотя, когда ее приносили в котелках, чтобы утолить жажду, она была совершенно прозрачная, родниковой чистоты.

Серой глыбой проглядывал крупный дот, с которого бомбежкой сорвало маскировку. Командиры рот во главе с комбатом Козыревым разглядывали его в бинокль. Там же находился командир гаубичной 122-миллиметровой батареи, приданной нашему батальону.

Меня, как и других взводных, на это совещание (или рекогносцировку) не приглашали. Наше дело телячье, закапывайся и жди команды. Мой вестовой Балакин Егор, накинув на гимнастерку, взмокшую от пота, свою прожженную у костров шинель, сворачивал самокрутку и рассуждал:

– Это хорошо, что гаубицы подвезли. Нашими полковыми «трехдюмовками» только ворон пугать. А у гаубиц снаряды двадцать два килограмма весом. Ударят крепко.

Я машинально кивнул, соглашаясь с ним, хотя на душе от всей этой беспросветной серости было муторно. Да и старые гаубицы образца 1909 года, короткоствольные, с деревянными тележными колесами, не казались мне таким уж грозным оружием. Говорят, толщина пушечных финских дотов полтора метра. Такую стену не просто проломить.

– Что из дома пишут? – спросил я Егора.

– Ждут, когда война кончится. Обещали одним могучим ударом с врагом покончить, а конца что-то не видно. Зато сколько уже людей погибшими да покалеченными потеряли.

– Ты поменьше на эту тему распространяйся, – посоветовал я Егору. – Сам знаешь, как за длинные языки люди страдают.

– Я вам, товарищ лейтенант, как своему рассказываю, о чем все думают.

– А ты сам не видишь? Не так все просто получается. Кто рассчитывал на такое упорное сопротивление!

– За свою землю они крепко драться будут. Упрямый народ, – не скрывая уважения к врагу, просто, по-крестьянски рассуждал Балакин.

Мы были с вестовым земляками. Сам себя он называл ординарцем. Балакин жил в небольшой деревне Проломиха, километрах в тринадцати от моего родного села Коржевка. Он пришел с недавним пополнением. Егору было лет тридцать, а в армию он не попал в свое время, так как работал на оборонном предприятии, лесозаводе, где поставляли для нужд армии добротные мачтовые сосны и деревянные брусья.

Егор был физически крепок, и как многие сильные люди, добродушен по характеру.

Его хотели поначалу поставить третьим номером в расчет «максима», но я забрал Егора вестовым, сославшись, что с четырьмя классами в пулеметчиках ему делать нечего. Взвод нередко растягивался в извилистую цепочку, и мне нужен был расторопный боец для связи с командиром роты и другими взводами.

Но главной причиной было то, что у Балакина было трое детей, и я хотел в какой-то степени обезопасить отца большого семейства, не имевшего военного опыта. Хотя и вестовые, и ординарцы нередко попадали под пули.

На следующий день мы начали штурм укреплений. Гаубичный дивизион (12 орудий) обрушил на финские позиции град снарядов. Артиллерийская подготовка длилась минут сорок. Вокруг гремело и ухало, пелена дыма застилала скалы и лес.

– Пушкари что-нибудь видят в этом дыму? – пробормотал Гриша Чередник, отрываясь от бинокля.

– Наверное, цели заранее пристреляны, – предположил я, – вчера вечером сколько-то снарядов выпустили.

– Да сделайте передышку! – с досадой сказал лейтенант. – Или они решили весь запас снарядов сразу выпустить.

Мы не были специалистами в артиллерийском деле, но эта торопливая стрельба по целям, утонувшим в дыму, доверия не внушала.

Комбат Козырев, обходя роты, напоминал командирам:

– Когда начнем атаку, ни в коем случае не останавливаться. Нас поддержат танки и полковая артиллерия.

Мы согласно кивали в ответ. За последнее время роты были пополнены до штатной численности. Мой взвод насчитывал пятьдесят два человека, а наша восьмая рота – сто шестьдесят.

Меня тревожило, что пришла слабо обученная молодежь и люди, призванные из запаса. Некоторым было лет под сорок, и они проходили службу в двадцатых годах. С тех пор многое изменилось. Но по крайней мере, они обладали хоть какими-то навыками, умели окапываться, хорошо знали наше основное оружие, трехлинейную винтовку Мосина.

Во взводе по-прежнему имелись два ручных пулемета Дегтярева и станковый «максим». Кроме того, мы получили на роту шесть автоматических винтовок Симонова (АВС-36), по две на каждый взвод.