Я проклинаю реку времени

— Подождите минутку, я сейчас, — крикнул я и бросился назад, на бегу заметил записочку, которую она написала мне и оставила на столе, забежал в туалет по-прежнему с охапкой одежды под мышкой, свалил ее на крышку унитаза, брызнул водой в лицо, под мышки и на волосы, зачесал волосы насколько только возможно назад, на свое лицо в зеркале я старался не смотреть. Нашел дезодорант, оставшийся с последнего папиного приезда, «Олд спайс» вроде бы, красная крышка, белые пляшущие буквы, и натер под мышками, запах отлично подошел одежде, в какой-то косметичке там же нашел парацетамол и проглотил его, набирая воду ртом из-под крана, у нее был металлический привкус, и это уже был перебор вообще-то. В животе поднялся шторм, и я старался думать о другом, пока чистил зубы.

Одевшись, я вернулся в гостиную. Мама стояла на террасе, она держала шофера за руку, он улыбался по-щенячьи счастливо, а потом она безнадежно и уныло махнула рукой. Хансен тоже улыбался как-то криво и уныло, но мне было все равно. Я не собирался оставаться здесь один.

Я снял бушлат с крючка и натянул его поверх старых отцовских вещей, бушлат загрязнился порядком, я поскоблил его спереди, провел туда-сюда рукой по лацканам и застегнул двойной ряд пуговиц с якорями, выбитыми на каждой пуговке, остались только сапоги с их шнуровкой. Учитывая все обстоятельства, я справился неплохо и напоследок в приступе внезапной мудрости бросился на кухню и схватил со стола кальвадос. Бутылка выглядела столь же полной, почти нетронутой, я удивился, но расстегнул бушлат и сунул бутылку в большой внутренний карман. Наконец я вышел к остальным.

— Ну что, едем, — сказал я.

Они посадили меня вперед, рядом с шофером, ему это не понравилось, он хотел бы иметь рядом с собой маму. Но деваться некуда, мне вообще все равно было, где сидеть, я откинулся на спинку и не смотрел на него, придавленный внезапным изнеможением. Мы выехали со двора и вниз на дорогу, и вдруг показалась фру Касперсен на велосипеде, она ехала нам навстречу, к себе на дачу. Она обернулась, посмотрела на машину и, наверное, узнала нас, но не поздоровалась. У нее было заплаканное лицо.

В машине было темно и тихо. Все молчали. Расплывчатые серые звуки пузырились в воздухе, влажные звуки долетали с берега моря. Немой звук, монотонно гудя, поднимался от асфальта, дрожа тек вверх по ногам, в живот, и дребезжал там. Я заснул, окруженный этими звуками, а когда проснулся, машина уже стояла.

Голова болела меньше. Слева горели огни верфи, и прожектора освещали корпус корабля с буквами DFDS, написанными на трубе, снопы искр от сварочного аппарата, сшивавшего чуть поржавевшие листы, распугивали последние тени. Вдали шел к берегу корабль, скорее всего местное рыболовецкое судно, со вздернутым синим носом и просевшей кормой, на нем еще горели огни. Справа у причала стояло пассажирское судно. Размером поменьше, чем паромы, ходившие в Осло и Гётеборг. На трубе было написано синей краской F\L, это был паром на Лэсё. Я открыл дверь, выбрался наружу и спросил:

— Так мы на Лэсё едем?

Но никто не ответил, я обернулся и посмотрел через окно на заднее сиденье, где мама сидела боком, упершись в спинку, закрыв глаза и сжав губы, натянутая как стрела. Хансен двумя руками держал ее за запястье и спрашивал так, что я тоже услышал:

— Тебе плохо? Давай поедем обратно. А сюда съездим в другой раз, в любой день. Я все время свободен.

— Нет, нет, все в порядке, — сказала мама. — Меня растрясло, и стало больно, но все пройдет через минуту, — голос ее звучал глухо и отстраненно, как будто бы доносился со дна колодца, и меня пронзила мысль, что я забыл, чего ради сюда приехал, к моим тефлоновым мозгам, изворотливым и ленивым, ничего не пристает. Я был так собой удручен, так от себя устал, что сделал шаг к машине и сказал в открытую дверь:

— Мама, я не поеду с вами. Все в порядке, честное слово. Я пойду домой пешком, я ходил так раньше, вот вчера шел.

Она выпрямилась на сиденье с тихим стоном, открыла дверь, взялась за корпус машины и сказала:

— Господи, Арвид, ну не будь таким тупицей. Теперь ты уже поедешь с нами. — Я подал ей руку, она ухватилась за мой бушлат и медленно вылезла из машины, сперва выставив ноги, а дальше я подхватил ее и крепко держал за руку, и не хотел отпускать ни за что на свете, пока она не сказала: — Арвид, довольно, я хорошо стою, все в порядке.

А я сказал:

— Мама, — и заплакал, и никак не мог остановиться, мне было плевать, что Хансен визит мои слезы, я выпустил ее руку, обежал машину, уперся лбом в капот и рыдал как никогда еще не рыдал, я безжалостно колошматил по капоту «ауди», потом обежал машину еще раз и теперь лупил по багажнику, мне было плевать, смотрите сколько хотите, если вам интересно, потом я кинулся вперед, к парому, уперся головой в железный корпус и рыдал, подо мной вдоль причала была черная полоска воды, и она казалась ледяной, эта вода, я обернулся весь зареванный — молоденький шофер со своей глупой улыбочкой замер и не знал, куда спрятать глаза от смущения, он был молод и не подозревал, что ждет его впереди.