Я пришел дать вам волю

Степан без усилия разомкнул большой ржавый замок… Они вошли в церковь. Из верхних узких окон лился лунный свет, светлыми мечами рассекая темную, жутковатую пустоту храма. Один такой луч падал на иконостас, на икону Божьей Матери с Иисусом на руках. Алена вдруг подавленно вскрикнула и пала на колени перед высветленной иконой. Степан невольно вздрогнул от ее вскрика.

– Становись на колени, Степушка! – громким шепотом, сама не своя, заговорила Алена. – Светится, матушка! Вся светится. Говори за мной: матушка, царица небесная!.. Степа, стань на колени, ради Христа! Ради меня… Ради всех…

Степан опустился на колени, изумляясь, как неистово может заблажить баба.

– Говори: матушка, царица небесная…

– Я в уме буду.

– Не надо в уме. Говори за мной: матушка, царица небесная, как ты любишь своего дитятку, так и я буду…

– Алена! – воспротивился Степан. – Все клятвы эти у меня в голове. Я их знаю… Помню.

– Степа, говори… – Алена заплакала. – Как ты любишь своего дитятку, так я буду любить близких своих, никогда их не забуду…

– Я и так не забуду! – разозлился Степан. И встал. – Не реви! Кликуша какая-то… Чего ты седня?

– Поклянись, Степушка, поклянись, поклянись! Она нам поможет, матушка…

– Клянусь, – сказал Степан. – Чего с тобой делается-то?..

– Не забуду родину свою, не забуду близких своих…

– Куда я, к туркам, что ль, побегу? Чего ты седня?

– Жену свою не забуду и не брошу. Не променяю ни на кого…

– Не променяю. – Какой толк менять-то вас? Встань, не дури, Алена…

И тут чей-то голос, увеличенный пустотой церковной, громко спросил сзади:

– Это кто по ночам в церкви ходит?

Алена, в экстазе молитвенном, не узнала тот голос, шлепнулась от страха на четвереньки. Степан узнал – то был Корней Яковлев, крестный отец его. То ли он случайно – не спалось – увидел двери церкви раскрытыми (он жил напротив церкви, через площадь), то ли нарочно караулил редкого гостя… По голосу – не похоже, что со сна.

Степан поднял Алену с пола. Успокоил.

– Господи, матушки… – едва опомнилась Алена. – Чуть ума не решилась.

– Здоров, Степан! – приветствовал Корней Степана. – Чего же ночью-то, а не днем?

– А ночь вишь какая – светло…

– Ну, пойдем в гости?

– Нет, в гости я к тебе не ходок, – отрезал Степан. Не зло, впрочем, сказал, однако твердо. – Говорить хошь? Давай тут. Есть чего говорить-то?

– Э-э, мало ли! Столько время прошло…

– Степа, чего же зайти-то не хошь? – встряла Алена, сообразив, что теперь самый раз отговорить Степушку от дурных мыслей.

– Помолчи! – велел ей Степан. Он стал догадываться, что свидание с Корнеем – подстроено. – Чего хотел спросить, кресный?

– Хотел спросить… Может, зайдешь все же? Чего мы здесь, как… – Корней хотел сказать «воры», но вовремя спохватился: Степана кое-кто как раз и величал «вором». – Как враги лютые, – досказал Корней. – Дом-то рядом. Да и твой дом – тут же. Хоть к тебе пойдем.

– Пойдем, Степушка, пойдем, – взмолилась Алена. Но ее не слышали, не до нее.

– Мой дом не тут, Корней…

– Где же? В Кагальнике?

– В чистом поле. Дом большой, крыша высокая… Жильцов много.

– Кого-кого – голи всегда хватало. Чем тут хвастаться…

– Чего спросить-то хотел?

– Спросить хотел… Больше устеречь хотел, чем спросить… Неладное затеваешь, Степан. Вижу. Но спрашивать – чего затеваешь – не стану. Не скажешь. Но три раза все же спрошу тебя. А ты ответь.

– Ну?

– Ты к царю послал станицу челом бить…

– Послал.

– Погоди, это не спрос, это я знаю. Больше знаю: помилует тебя царь…

– Снюхались? С царем-то… Небось посылал уж к ему?

– Нет, догадываюсь. Снюхаться мы с им всегда успеем – я служу ему, Степушка. И ты служишь… Ты его хлеб ешь.

– Ну. Дальше.

– Я становлюсь старый. Мне скоро дороже покой будет, чем знатность всякая. Кто войсковым станет? После меня.

– Найдете. Свято место пусто не бывает.

– Ты станешь. Хошь, так сделаем: я раньше время пошлю к царю… попрошу сложить с меня войскового…

– Ну-у, кресный! – искренне удивился Степан. – Что эт тебя так допекло? Атаманствуй на здоровье.

– То меня допекло, – не выдержал Корней отеческого тона, – что еслив ты, кобель, забунтуесся, то и нам всем головы не сносить. Вот то и допекло.

– Так и говори. А то – знатность ему надоела.

– Я отдам тебе, отдам все!.. Бери. Дай дожить спокойно. Дай голову в могилу с собой унесть. Жалко мне ее – на колу-то будет сушиться. Все тебе отдам!..

– Не хочу. Мне ничего от тебя не надо. А что надо – сам возьму. Только – не надо.

– Другое, что хотел спросить тебя…

– Спрашивай.

– Ты знаешь, еслив ты подымесся против воли царя, он нас хлебного припаса лишит. Весь Дон. Знаешь? Ты же на голод нас обрекешь… Он уж и теперь не шлет вон!

– Врешь! Лукавишь, старый. Вас он припаса не лишит. Он боится, как бы я тот хлеб не перехватил выше, оттого и не шлет вам пока. Я это не сделаю. Если хошь говорить по правде, говори, не лукавь. Не делай из меня недоумка.

– Недоумка из тебя никто не делает… Не сделать. Но не великим умом грешат, Степан, грешат волей. С недоумком я бы не разговаривал тут.

– Какой ишо спрос?

– Куда хошь ийти по весне?

– Этого я… не только тебе или царю, а самому господу богу не скажу. Все?