Я пришел дать вам волю

Приходили новые и новые тысячи крестьян. Поднялась мордва, чуваши… Теперь уже тридцать тысяч шло под знаменем Степана Разина. Полыхала вся средняя Волга. Горели усадьбы поместников, бояр. Имущество их, казна городов, товары купцов – все раздавалось неимущим, и новые тысячи поднимались и шли под могучую руку заступника своего.

…Остановились на короткий привал – сварить горячего хлебова и передохнуть. Шли последнее время скоро; без коней уставали: большие струги с пушками сидели в воде глубоко, а грести – против течения.

– Загнал батька.

– Куда он торопится-то? – переговаривались гребцы. – То ли до снега на Москву поспеть хочет?

– Оно не мешало б…

– По мне – и в Саратове можно б зазимовать. Я там бабенку нашел… мх! – сладкая. Жалко, мало там постояли.

Атаману разбили на берегу два шатра. В один он позвал Федора Сукнина, Ларьку Тимофеева, Мишку Ярославова, Матвея Иванова, деда Любима, татарского главаря Асана Карачурина и Акая Боляева – от мордвы.

С Мишкой Ярославовым пришел молодой боярский сын Васька – они разложились было писать «прелестные» письма, какие они десятками, чуть ли не сотнями писали теперь и рассылали во все концы Руси. Странно, но и эти ненавистники бумаг, во главе с Разиным, очень уверовали в свои письма. А уж что собирало к ним людей – письма ихние или другое что, – люди шли, и это радовало.

Степан подождал, когда придут все, встал, прошелся по шатру… Опять он не пил, был собран, скор на решения. Похудел за последние стремительные дни.

– Чего вы там разложилися? – спросил Мишку и Ваську.

– Письмишки – на матушку-Русь…

– Апосля писать будете. Васька, выдь, – велел он боярскому сыну, которому не верил, а держал около себя – за умение скоро и хорошо писать.

Васька вышел, ничуть не обидевшись.

– Вот чего… Объявляю, – заявил Степан как свое окончательное решение. Речь шла о том: объявлять войску и народу, что с разинцами идут «патриарх» и «царевич Алексей», или еще подождать.

– Степан… – заговорил было Матвей, который всеми силами противился обману, – дай слово молвить: еслив ты…

– Молчи! – повысил голос Степан. – Я твою думку знаю, Матвей. Что скажешь, Федор? – Он стал против Федора.

– Зря не даешь ему говорить, – сказал Федор с укором. – Он…

– Я тебя спрашиваю! Тебе велю: говори, как сам думаешь.

– Какого черта зовешь тогда! – рассердился Федор. – Как не по тебе, так рта не даешь никому открыть. Не зови тогда.

– Не прячься за других. А то наловчились: чуть чего, так сразу язык в… Говори!

– Что это, курице голову отрубить?.. «Говори». С бабой в постеле я ишо, можеть, поговорю. И то – мало. Не умею, не уродился таким. А думаю я с Матвеем одинаково: на кой они нам черт сдались? Собаке пятая нога. У нас и так вон уж сколь – тридцать тыщ. Кого дурачить-то? И то ишо крепко заметь в думах: от Никона-то правда отшатнулось много народу… Хуже наделаем со своими хитростями.

– Говорить не умеет! А наговорил с три короба. Тридцать тыщ – это мало. Надо тридцать по тридцать. Там пойдут города – не чета Царицыну да Саратову. – Степан не хотел показать, но слова Федора внесли в душу сомнение; он думал, и хотел, чтоб ему как-нибудь помогли бы в его думах, но никак не просил о том. Сам с собой он порешил, что – пусть обман, лишь бы помогло делу. Вся загвоздка только с этим «патриархом»: от Никона на Руси, слышно, отреклось много, не наделать бы себе хуже, правда.

– Они же идут! Они же не… это… не то что – стало их тридцать, и все, и больше нету. Две недели назад у нас и пятнадцати не было, – стоял на своем Федор.

– Как ты, Ларька? – спросил Степан Ларьку, тоже остановившись перед ним.

Ларька подумал.

– Да меня тоже воротит от их. На кой?.. – сказал он искренне.

– Ни черта не понимают! – горестно воскликнул Степан. – Иди воюй с такими. Один голову ломаешь тут – ни совета разумного, ни шиша… Сяли на шею и ножки свесили.

– Чего не понимаем? – изумился Федор. – Во!.. Не понимают его.

Степан напористо – не в первый раз – стал всем объяснять:

– Так будут думать, что сам я хочу царем на Москве сесть. А когда эти появются, – стало быть, не я сам, а наследного веду на престол. Есть разница?..

– Ты меньше кричи везде, что не хошь царем быть, вот и не будут так думать, – посоветовал Матвей.

– Как думать не будут? – не понял Степан.

– Что царем хошь сесть. А то – кричишь, а все наоборот думают: царем сесть задумал. Это уж так человек заквашен: ему одно, он – другое.

– Пошел ты!.. – отмахнулся Степан.

– Я-то пойду, а вот ты с этими своими далеко ли уйдешь. Мало ишо народ обманывали! Нет!.. И этому дай обмануть. А как обман раскроется?

– Для его же выгоды обман-то, дура! Не мне это надо!

– А все-то как? И все-то – для его выгоды. А чего так уж страшисся-то, еслив и подумают, что царем? Ну – царем.

– Какой я царь? – Степан, и это истинная правда, даже и втайне не думал: быть ему царем на Руси или нет. Может, атаманом каким-то Великим…