Я посетил сей мир

В этом же номере «ЛГ», кстати, статейка Галины Кузнецовой, вдовы Феди Чапчахова, когда-то заведующего отделом критики газеты. Она поучает нас чужими устами: «Гитлеризм – производное большевизма». Это все равно, что сказать: Солженицын – производное Шолохова, то бишь его ученик, последователь. А наши правители все печалятся, что какие-то там чиновники на Западе ставят нашу страну на одну доску с фашистской Германией, объявляют зачинщицей Второй мировой, «империей зла». Но что там зарубежные чиновники, когда у вас под носом то же самое на свой лад пишут родимые питомцы муз в писательской газете! Бедный Федя… Разве он мог предположить! Поди, ворочается в гробу…

ВСЯ В ПАПОЧКУ!

Но вернемся к делам совсем иного рода. Настал день, когда я, придя в родильный дом и еще ничего не зная, послал жене записку: «Как там наша Катька?» А она, оказывается уже родилась! Но я же не знал! Через неделю Татьяна рапортует:

«Здравствуй, папочка!

22 апреля. Сегодня врач сказал, что наша дочь хорошо себя ведет, развивается нормально, ее он может выписать домой. Теперь дело за мной. Мне разрешили вставать. Оказывается, это очень трудно, ноги не слушаются, бросает из стороны в сторону.

23 апреля. Дочь твоя с норовом. Очень трудно привыкает к груди, ей не за что ухватиться, она злится и кричит, – вся в папочку. Привыкла к легкой жизни – к соске. Что будем делать с ней дома?

24 апреля. Никак не хотела брать сосок. Начала отворачиваться, скандалить. Она просто скандалистка – вся в папочку. И вдруг, когда сестра пришла забрать ее, засосала, и сестра не могла оторвать ее. Девка с характером и уже с препротивным. Вся в папочку».

СКОРБЬ Б/У

Так вот, в 1958 году мы с М. Алексеевым приветили в «Литгазете» Андрея Вознесенского. И кто мог бы подумать, что всего через два года в номере газеты «Литература и жизнь» за 20 ноября 1960 года, целиком посвященном пятидесятилетию со дня смерти Толстого, будет напечатано стихотворение юного дарования, о котором в 1997 году он поведает как о подвиге на грани гибели: «В атмосфере антипастернаковских гонений похоронного лета мне удалось напечатать стихотворение «Кроны и корни» с подзаголовком «Памяти Толстого». А на самом деле, уверял он, стихи были посвящены памяти Пастернака. Нужен мне ваш Толстой!.. Это было вранье. Во-первых, никаких «антипастернаковских гонений» тогда не было. Во-вторых, в стихотворении были приметы именно Толстого:

Дымясь локомотивом,

Художник жил – лохмат.

Ему лопаты были Божественней лампад!

Тут намек и на лохматую бороду классика, которая «дымилась», и на его любовь к физическому труду, и на его антицерковные взгляды, – все это никак не шло к Пастернаку. Тут и ясные приметы осени («Листву роняют кроны…»), когда Толстой умер и когда его хоронили, а Пастернаком, которого хоронили летом, 2 июня 1960 года, ни в единой строчке и не пахло. Но как бы то ни было, а именно тогда юный гений вступил на стезю, о которой потом сказал:

Нам, как аппендицит,

Поудалили стыд.

После этого ему уже ничего не стоило написать в рифму о том же Шолохове похлеще Литвинова.

КАК МУЖЧИНА С МУЖЧИНОЙ

Хотя Алексеев уверял, что и не собирается уходить из «Литгазеты», однако вскоре после того, как вместо не работавшего по болезни Кочетова главным редактором был назначен Сергей Сергеевич Смирнов, которого Михаил Николаевич, видимо, хорошо знал по работе обоих в «Воениздате», он ушел в «Огонек» заместителем к Анатолию Софронову.

Я чувствовал, что и надо мной сгущаются тучи. Я не соответствовал вкусам и намерениям Смирнова. И когда однажды Инна Ивановна сказала, что меня вызывает главный, я понял, для чего. Вхожу в огромный кабинет. У стола шагает туда и обратно заместитель главного Валерий Алексеевич Косолапов, в течение всей сцены он хранит молчание. А Смирнов с чрезмерной любезностью приглашает меня сесть в кресло. Сажусь. «Владимир Сергеевич, давайте сразу, как мужчина с мужчиной…» Я поднимаюсь и говорю: «Сергей Сергеевич, сегодня я иду в театр и потому в своем выходном костюме. А в рабочем костюме у меня уже несколько дней лежит в кармане заявление об уходе». Немая сцена, тишина. Я поворачиваюсь и ухожу. Через несколько дней, всего лишь перейдя коридор, я стал работать ответственным секретарем, а потом завотделом критики в газете «Литература и жизнь», где хорошо встретили меня и Виктор Васильевич Полторацкий и Евгений Иванович Осетров, главный редактор и его зам. А в «Литературку» на место Алексеева пришел Юрий Бондарев, только что прогремевший романами «Батальоны просят огня» и «Последние залпы», на мое – Феликс Кузнецов, тогда совершенно мне неизвестный. Оба они недолго задержались в «Литгазете»