Я помню...

Пока мы втроем обсуждали событие, прибежал разводящий с винтовкой. Это было уже «хужее» (как говорят некоторые евреи). Кстати, их легко узнать также и по выговору слова «вероятно». Они всегда скажут «вереятно». Запыхавшийся разводящий еще на ходу спросил: «Что тут у вас? Что за взрыв?». Так как буквально никаких следов ни костра, ни взрыва не осталось, за исключением стакана снаряда, которых кругом было множество, то в данном случае лучше всего было скрыть правду и что-нибудь соврать. «Вон тут на пригорке лежал снаряд и вдруг как рванет… видно, на солнце нагрелся…» — сказал я. Разводящий посмотрел в сторону пригорка и сказал: «Бывает… Тут что хошь может рвануть!». Затем мы все прилегли на песочке, закурили, поговорили о том о сем и разводящий тихонько отправился обратно к себе в село Хорошево.

Так благополучно все окончилось. Я не хочу казниться сейчас по этому поводу. Но скажу, что с тех пор я стал много умнее и, не трогая больше снарядов, я перестал толкать их небрежно ногами, а впоследствии просто обходил их с осторожностью, впрочем, далеко не всегда, так как некоторые виды их все же привлекали мое внимание.

Около месяца через день мы ходили в караул на Хорошевское шоссе. Это очень разнообразило нашу казарменную жизнь, очень уж однообразную, скучную и голодную. Стоя на посту, мы были сами себе хозяевами, к тому же и питались чуть-чуть получше.

Ходынские лагеря

Итак, наши походы из Спасских казарм на Сухаревке на Хорошевское шоссе продолжались через день. Хотя они и были утомительными, мы не обижались и шли обычно с удовольствием. Но вскоре все окончилось. Начальство вновь вспомнило о студенческой роте, это касалось непосредственно нас. У начальства, видимо, появились на нашего брата какие-то виды. Мы были освобождены от караулов и переселены на жительство в палатки на Ходынских лагерях.

Я думаю, название «Ходынка», или Ходынское поле достаточно хорошо известны, несмотря на то, что его в действительности уже давно не существует. Помнят же эти несчастные лагери только немногие старики, которым лично приходилось жить в этих лагерях 50–60 лет назад. Ходынские лагери размещались левее теперешней станции метро «Сокол». Тогда слева от шоссе было обширное поле, которое и называлось Ходынкой, а позднее Октябрьским полем. Вдали, еще левее, виднелись лагеря. Стройные ряды палаток. Фронт палаток растянулся почти на километр. Издали даже, пожалуй, красивое зрелище.

«Лагерь — город полотняный,
Морем улицы шумят,
Позолотою румяной
Светлы маковки горят…»

— пелось в солдатской песне, предназначенной для подбадривания новобранцев. Палатки на Ходынке в 1920 г. были далеко не так шикарны, как рисовала их песня. Они все сгнили и текли во время дождя изо всех сил. Но их расстановка «по ниточке» еще напоминала былые времена, когда сверху каждой палатки действительно сияли «светлы маковки».

Ходынские лагери, однако, были не столь длинны по фронту, сколько в глубину. Если от первой линии палаток отправиться вглубь, то через несколько рядов палаток можно было увидеть домики ротных и батальонных командиров и различные административные деревянные сооружения. Затем снова еще несколько рядов палаток и снова домики ротных и батальонных командиров. За ними следовали ряды палаток разных нестроевых частей, потом кухни, обширные столовые под навесами, деревянные столы, подставки которых были просто врыты в землю, так же как и скамейки около них. Затем следовали помещения для складов всякого хозяйственного имущества, обмундирования, оружия и т. д. Наконец, далеко за ними располагались уборные, устроенные примитивно, согласно уставам всех армий того времени. От передних палаток лагерей до уборных было не менее километра. В те времена, когда беспрерывное питье воды заменяло питание и когда к тому же спать в палатке было очень холодно, укутаться было совершенно нечем, мы бегали ночью в уборные, дотерпев, что называется, «до ручки». Это было ужасно — бежать ночью в уборную; казалось, что не добежишь. Бывало, едва добежишь до домиков командиров рот и тут же, не стерпев, отливаешь. Почти никогда это не удавалось до конца. Из домика внезапно раздавался громкий мат, а иногда высокое начальство вдруг выскакивало на крылечко посмотреть, какой это «сукин сын» отважился поливать жилище самого командира. О, Ходынка, Ходынка! Сейчас, через 60 с лишком лет, мучения жизни в этих лагерях живо вспоминаются и думаешь, не вчера ли это было?