«Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

Он слишком рано от нас ушел.
Легла между нами граница.
Остался на свете: письменный стол,
Недописанная страница.

Остались тетради за много лет,
Те мысли, что в них горели.
Еще один замолчал поэт,
Замолчал, не дойдя до цели.

Я в памяти строки его берегу
Про жизнь, что была никакая,
Звучит его голос на том берегу:
— Будет вторая.

1952[48]

От К. К. Гершельмана остался большой архив. В нем, прежде всего, обращает на себя внимание множество черновых материалов, выписок, относящихся к его философским трудам. Много черновых и беловых рукописей, как опубликованных, так и неопубликованных работ писателя. Они свидетельствуют о длительной, напряженной, кропотливой работе Гершельмана над текстами своих произведений, о чем мы уже говорили выше. Среди рукописей-автографов преобладают тексты работ, написанных в Эйхштетте, но много и относящихся к познаньскому и даже к эстонскому периодам жизни их автора.

***

К. К. Гершельман — писатель очень своеобычный. Он не просто «автор со своим лицом» — каждый настоящий писатель должен быть «автором со своим лицом»! — Карл Гершельман именно литератор необычный, не похожий на абсолютное большинство русских эмигрантских литераторов, в какой-то степени «не типичный» для литературы Русского зарубежья 1930-1940-х годов. Это особенно относится к его философской эссеистике, но также и к его миниатюрам и рассказам, быть может, в меньшей мере, — к его стихам.

Хотя первые публикации К. К. Гершельмана были в прозе, но начинал он, как можно предполагать, со стихов. В его архиве сохранились некоторые неопубликованные стихотворения, явно относящиеся к 1920-м годам. Одно из них, навеянное впечатлениями от страшных, кровавых событий Гражданской войны в России, печатается в этой книге. Там же, в архиве, можно найти цикл стихов, посвященный архитектурным стилям разных эпох — средневековью, готике, рококо, ампиру, — и также, скорее всего, восходящий к периоду поэтического «ученичества» Гершельмана.

Зрелая поэзия К. К. Гершельмана относится к 1930-м годам, охватывает сравнительно непродолжительный период в шесть-семь лет и очень отличается от его ранних опытов. В ней нет ни политической, ни любовной, ни пейзажной лирики, преобладают стихотворения, которые условно можно отнести к философской поэзии, но особого рода. В свое время еще В. С. Булич, тонкая ценительница поэзии, отметила, что у Гершельмана «есть своя большая тема, и все стихи образуют единство, по-разному говоря о самом главном»[49] (выделено нами. — С.И.). Это самое главное — своего рода поэтическое исследование сущности и органической связи понятий «жизнь-смерть», места человека в огромном мироздании[50], проблем вечности и бессмертия, грядущей судьбы мира и человечества. Оно тесно связано с мировоззренческими исканиями автора, в ней немало общих черт с философской системой позднего Гершельмана. В. С. Варшавский справедливо заметил, что «основная интуиция Гершельмана — это не вера в будущую, после смерти, вечную жизнь, а ощущение пребывания в вечной жизни уже сейчас, как в каком-то особом измерении данной нам действительности»[51].

Правда, в данном случае В. С. Варшавский писал о труде Гершельмана «О “Царстве Божием”», но это наблюдение с полным основанием может быть отнесено и к его поэзии.

Мы к этому дому, к своей колыбели,
И к этому миру привыкнуть успели.
Но было — ведь было! — совсем по-иному:
Ни этого мира, ни этого дома.

И было чернее, но проще и шире
В том странно-забытом дожизненном мире.
Припомнить! Проникнуть! В безвестность — за краем.
А, впрочем, вернемся. Вернемся — узнаем,

— писал К. К. Гершельман в первом своем появившемся в печати 1932 г. стихотворении «Думы»[52].