Я ожидаю смерть

Я сделал интересный вывод: ни одна цивилизация не уничтожала свой народ, и даже сохраняла рабов. Эти цивилизации не щадили людей из других государств, с которыми находились в состоянии войны. Ещё раз повторяю, свой народ цивилизации берегли: ведь народ кормил своих царей и властелинов.

В Российской империи после 1917 года руководители государства рабочих и крестьян перестали беречь свой народ. Это – удивительный вывод. Но почему уничтожают самую здоровую часть нации, я так и не понял.

А теперь я должен, Алексей Иванович, ответить на прямой твой вопрос – почему русский народ вёл и ведёт себя хуже презренных рабов?

Ты должен знать, что крепостное право отменено на Руси только в 1861 году. Совсем недавно. Каких-то 55 лет назад перед 1917 годом. И люди Руси очень мало жили без крепостного права. Не привыкли быть свободными. На Руси крестьяне, а они составляют более 90 процентов от общего числа населения, привыкли верить словам. Так же как и русские купцы, торговцы, ремесленники. Каждый из них очень дорожил своей честью, именем. И вообще, если русский человек давал слово, то никогда не обманывал других людей.

А пришлые иностранцы, захватившие власть, начали с обмана. Ими было сказано: заводы – рабочим, земля – крестьянам. И крестьяне в это поверили.

И их, обманутых, использовали пришельцы. Иностранцы с помощью русских людей, призванных в Красную армию, наводили «порядок» в Российской империи. Вчерашние крестьяне и вчерашние рабочие, одетые в военную форму, начали завоевывать землю и заводы. Дисциплина в армии поддерживалась комиссарами, имевшими широчайшие полномочия, которые дал им нерусский центр. За невыполнение приказов комиссаров – расстрел. Без какого-нибудь суда и следствия. Комиссары имели власти даже больше, чем командиры воинских частей. И этот обман (о бесплатной земле и бесплатных заводах) с 1917 года по настоящее время никем не отменён. И я думаю, что подобным обманом будут пользоваться не русские руководители русского государства ещё лет сто-двести, не менее. И когда очухается русский народ – никто не знает.

И ещё. В нашем государстве с октября 1917 года внедрён страх…

Сейчас середина 1937 года. И по настоящее время этот страх существует. Мы здесь, в тюрьме, боимся друг друга. И на воле все также боятся друг друга. НКВД, другие государственные органы, в том числе прокуратура, используют систему тотальной слежки. Доносы стали обычным способом для создания дела “врага народа”. Выискиваются мнимые заговорщики, шпионы, диверсанты, вредители, контрреволюционеры, террористы…

Что может сказать простой смертный в свою защиту, если ему предъявят обвинение “враг народа”.

– Запомни, – продолжал свою “лекцию” Николай Иванович – страшное изобретение инквизиторов средневековья, которое применяют сейчас аппараты репрессий, это – СТРАХ.

Я также думаю, что русский народ будет вырождаться. Семьи русских распадаются. Родовые обычаи и обряды интенсивно разрушаются. Отношения между мужем и женой перестали поддерживаться церковью: священнослужителей к венчанию просто не допускают. Много детей на Руси остались сиротами…

Николай Иванович кончил говорить. Тогда он мне многое рассказал, о многом поведал. И как я мало знал в жизни, хотя тешил себя тем, что воевал, был Красным командиром, создавал колхоз. Николай Иванович невольно доказал мне, что я был совершенно не подкован политически. Все постановления правительства, указы и законы я принимал так, как об этом писали центральные газеты. Всё принимал за чистую монету!

Всё это меня огорчало, но я был рад, что хотя бы перед концом жизни мне встретился такой человек, как Николай Иванович. И что всё сказанное мне Николаем Ивановичем, я изложил в тетрадях, которые передал через “своего” надзирателя жене. Только бы она была осторожна с моим дневником! Ведь очень опасно держать такие записи дома. Я надеялся, что надзиратель предупредит её о сохранении тетрадей в тайнике. Я надеялся на неё…

Глава двадцать седьмая Неужели такое было?

Сокамерники стали просыпаться. Хотя каждый из нас потерял много сил за время ареста, да и кормили нас отвратительно, всё же бодрость духа нами сохранялась.

Степан Петрович первым нарушил молчание:

– Конец мой скор. Я не думаю, что суд-трибунал чекистов меня оправдает. Я хочу хотя бы вкратце рассказать о себе. Четыре года назад мне пришлось бросить воинскую службу. Последние два года, перед увольнением из армии, я командовал кавалерийским полком. Другими словами, я – кадровый военный, даже потомственный. Мой дед служил в царской армии, вершина этой службы – чин унтер-офицера. Отец дослужился до штабс-капитана. Я дослужился до полковника.

Меня, фельдфебеля, награжденного двумя георгиевскими крестами во время войны с немцами, в марте 1917 года солдаты избрали командиром роты. Пару раз в этой войне я был легко ранен. В 1918 году мне со своей ротой пришлось защищать рабоче-крестьянскую власть. Гражданская война побросала меня по разным частям России.