Я отворил пред тобою дверь…

Сон был такой Рука об руку с моим целителем мы идем по раскаленной пыльной дороге, дорога петляет между невысоких холмов, склоны которых отчасти покрыты пышной зеленой растительностью, отчасти белеют каменистыми отлогами, и от этого они кажутся белыми, а быть может белым все вокруг кажется от зноя, который щедро проливает на землю раскаленное до бела солнце, одинокое и безжалостное в безоблачной синеве небес. Дорога петляет между холмами, но неуклонно ползет ввысь, и зыбкая, ломаная линия, в которой гладь небес сливается с бело-зелеными вершинами холмов, вопреки земным законам все ближе и ближе к нам с каждым шагом Спутник мой крепко держит меня за руку и дорога не кажется мне изнуряющей, но чем ближе мы к линии горизонта, тем больше одолевает мою душу страх — неведомо мне, что откроется нам с вершины холмов, но оно страшит меня все более. И вот уже не страх, а ужас сковывают мою душу, затрудняя дыхание и ноги мои, словно вязнут в зыбучем песке, которого на самом деле нет — поверхность дороги по-прежнему тверда и камениста Я хочу сказать об этом спутнику, крикнуть, остановить его, но вдруг оказываюсь безгласной Он же не замечает ничего, продолжая наше упрямое восхождение Зыбкое марево окутывает вершины холмов, они совсем уже близко и в этом дрожащем мареве вдруг является мне женщина, вернее лишь силуэт женской фигуры. Едва различима она в раскаленном тумане, ни лица, ни одежды ее не могу разглядеть я, как ни напрягаю зрение, но от фигуры ее веет отчаянием. Это каким-то неведомым мне образом, на расстоянии чувствую я и еще знаю, что пытается эта неведомая и практически невидимая мне женщина остановить нас и предостеречь от чего-то страшного, что неминуемо ждет за горизонтом Спутник мой, однако, не видит или не хочет видеть ее Его рука настойчиво влечет меня за собой к вершине холма Последние силы в отчаянии собираю я и… просыпаюсь от собственного крика.

Тело все еще сведено в тщетной попытке остановиться и остановить своего поводыря… Несколько секунд я сижу я в постели, пытаясь расслабить сведенные судорогой мускулы и вернуться в прохладную действительность уютной спальни. А потом снова забываюсь глубоким сном, уже без всяких сновидений.

Наутро я немедленно рассказала содержание своего сна целителю — иное даже не пришло мне в голову, хотя невесть откуда поселившаяся во мне с утра с самого момента пробуждения уверенность в том, что он будет сном моим недоволен, могла подсказать обратное Однако я свято блюла наше соглашение, потому что ни секунды не сомневалась — обещанный им разрыв, прекращение работы со мной до срока и последующие неведомые, но «мрачные», как определил он последствия есть абсолютная реальность Этого я боялась. Боялась тогда больше, чем неведомого, но тоже пугающего финала, который еще смутно мерещился мне..

Предчувствие мое было справедливым — он заставлял меня снова и снова пересказывать ему содержание моего сна, добиваясь новых подробностей и мельчайших деталей и увлеченный допросом, похоже слегка утратил контроль над собой — неизменное доброжелательное, но порой бесстрастное, порой отстраненное его внимание уступило место ощутимому раздражению, словно я, нерадивая и непослушная ученица, что-то сделала не так, нарушив идеальный ход заложенной им совершенной программы.

За что вы сердитесь на меня? — вдруг задала я ему совершенно неожиданно для себя самой вопрос И словно отдельные ноты в пустующей душе моей зазвенели отчетливее, пытаясь пробиться в сознание, сливаясь в узнаваемую мелодию Но нет, не настало еще то время.

Однако нечто необычное все же произошло — впервые за целую вечность, как начинало уже казаться мне, нашего знакомства, я застала его врасплох Всего мгновение длилось это, и мерилом тому мгновенью были сотые и тысячные доли секунды — но я увидела — в расплавленном золоте его глаз полыхнули, тревожные и грозные одновременно, искры.