Я отвечаю за свою страну

И у следователя был свой сын, самое дорогое существо на свете. Светлоголовый, зеленоглазый мальчуган. Тогда они жили вдвоем, и каждый владел другим безраздельно. И оба были счастливы. И оба боялись, что порушат это обоюдное счастье, которое охватывало их. Но его чувство к собственному ребенку было без примеси того родительского эгоизма, когда свое дитя — свет в окне, взлелеянное растение, а остальные — так, трын-трава в поле. И потому он еще острее ощущал невероятное предательство другого отца. И спрашивал себя: «Какие слова подобрать? Как дальше-то вести этот допрос?»

— Понимаю, Юра, что трудно тебе. Но правда редко бывает легкой. И все же она правда, и никуда от нее не спрячешься.

Но себя спросил: «Но любой ли ценой?» И себе же возразил: «Но они-то давно уж врозь. Не в пистолете исток разрыва. Пистолет — финал».

И опять вопрос себе: «Какой прозорливый! А может, не финал, а испытание на большую крепость? Или еще хуже — ступень, через которую перешагнут и забудут. И рука об руку по жизни». — «Куда?» — «А это уж их дело. Куда отец поведет». — «Так ведь это же порча!» — «Кому?» — «Парню. А от него и другим». — «Другим — да! Но лучше будет, если отец навсегда, на весь отпущенный срок жизни потеряет сына? А сын — отца?» — «Но они уже потеряны друг для друга. Предал отец. В тяжкий час. И еще предаст. Не раз!» — «Уверен?» — «Уверен!» — «Да, ложью ложь не исправить».

— С фронта он его привез. Трофейный, — с трудом выговорил Григорьев-младший. — Не знаю, зачем хранил. Лежал под диваном, в ящике для инструментов. Ваш работник, когда обыскивал, видел этот ящик…

Любовь к оружию? Есть такая. Завладеет человек оружием, и кажется ему, что он сильнее стал. Хотя случись что, не применит — побоится, но бережет. Если нет у него иных замыслов.

Может, Григорьев-старший и в инкассаторы пошел, чтобы ходить при нагане. В их работе нужны доверие и ответственность, смелость и риск. С работы не сам ушел, уволили по пьяному делу.

Однажды он, подвыпив, достал «вальтер» и показал его Юрию, похвалился трофеем. У какого парня не загорятся глаза при виде настоящего пистолета, да еще дома, не где-нибудь на выставке! Ведь многие детские игры наполнены арсеналом: сабли и пистолетики, стрелы и копья, рогатки, мечи и щиты, самолетики и кораблики. И солдатики, оловянные солдатики. А тут настоящее оружие!

Юрий проследил, куда отец спрятал «вальтер» — «игрушку», которой не было ни у кого из ребят. И когда хотел, тогда и брал потрогать.

И следователь решил провести ее, очную ставку. С одним вопросом к обоим: «Чей «вальтер»?»

Не равны были чаши. Против Григорьева-младшего показания ребят со двора, неоднократно видевших в его руках пистолет. Показания арестованных, получивших от Юрия «вальтер». И найден он на голубятне. А против старшего лишь показания сына.

Молча сели они друг перед другом. Юрий с опущенной головой. И отец не смотрел на него, казалось, совсем был спокоен. И опять ничто не выдавало, что они родные.

Следователь не стал повторять привычных вопросов: «Знаете ли вы друг друга и какие между вами отношения? Не было ли каких личных счетов?»

Да, они знали друг друга. Но как и насколько? Могли ли они со всей полнотой рассказать друг о друге? О мыслях и чувствах, делах и поступках, радостях и боли каждого. Может, только на этой очной ставке — необходимом процессуальном действии, но противном закону общения между родными и близкими людьми — они узнают истинную цену своего отношения друг к другу? Подлинную близость и действительное родство?..

— Расскажите, каким образом оказался у вас изъятый при обыске на голубятне пистолет марки «вальтер»? — спросил следователь первым Григорьева-младшего.

— Этот пистолет был у нас дома. Под диваном лежал, в ящике… — начал Юрий, поднимая глаза на отца. — Давно уже… — запнулся он.

Глаза парня казались неживыми, будто осколки темной керамики. А отец своими нацелился так, будто просверлить, пробуравить хотел.

Юрий глубоко втянул в себя воздух, словно перед нырянием, выдохнул и сказал твердо:

— Отец, ты же его с фронта привез. Ну что еще говорить!

— Ну-ну, продолжай, — проронил отец.

— Что же еще продолжать? Вроде все. С фронта привез, и мама об этом знает…

— Мать не путай!

— Хорошо, не буду. Но ты сам скажи — ведь так, правда ведь? Ты же мне его сам показал, помнишь? Давно еще. А потом спрятал, а я видел куда. Ну и брал, прости…

— Выследил…

— Иван Дмитриевич, не перебивайте его, вам дадут слово, — вмешался следователь.

— Пусть говорит.

— Что же еще? Брал, ребятам показывал. Потом вот Жижичкин у меня взял. Они с Глотовым недели две держали…

Отец молчал. При последних словах сына побледнел, заиграл желваками на скулах, с трудом сдерживая себя.

— Потом они ого мне вернули. Я и спрятал пистолет на голубятне, где нашла милиция. Вот и вся история.

— Вся? Фантазии не хватило? — зло произнес отец.

Сын не ответил. Но глаза его ожили, прояснились, словно протерли керамику сырой тряпочкой, сняли с нее пыль. И ясным, чистым взглядом ждал такого же ясного, честного ответа.

— Врешь, сукин сын! — получил в ответ. — Врешь!