Я, оперуполномоченный

– Не понимаешь потому, что их невозможно понять! – со смешком ответил Борис. – Они муторные, бестолковые, бесполезные.

– Но зачем нужно рассказывать про них? – настаивал Виктор.

– Затем, что они такие! Если бы фильм был про психиатрическую больницу, ты бы не задавал такой вопрос. А эти двое, которые встречаются в пустой квартире, опустошены жизнью. Секс для них – единственная возможность забыться. На остальное им наплевать.

– Не знаю… – Виктор пожал плечами. – Может, ты и прав.

– Главное, Витька, чтоб ты не считал такой фильм крамольным и чтобы ты за это людей за решётку не швырял.

Смеляков смутился.

– Да я и не собираюсь… Я и пришёл, чтобы собственными глазами увидеть. А то разговоры всякие ходят…

– Да не разговоры это, Витя, а настоящая охота на ведьм, – озлобился Жуков. – Людей сажают за то, что у них дома хранится «запрещённое» кино. Их волокут в кутузку «за хранение порнографии», а потом «эксперты» начинают оценивать, порнуха это или высокая эротика. Господи, да если и вправду у них дома порнографические фильмы хранятся – что с того? Какой урон государству или обществу? У себя дома человек может заниматься чем угодно. Я понимаю, когда речь идёт об оружии. Тут спорить не стану, опасность есть: напьётся хозяин ствола и начнёт палить с балкона… Но эротический фильм-то? Да пусть самый откровенный, пусть там хоть целая толпа свальным грехом занимается! Какой от этого вред государству?

Виктор молча посмотрел на Веру. Она легонько улыбнулась ему.

– Ты тоже так думаешь? – спросил он, и она пожала плечами в ответ: «Может быть».

– Неужели ты после просмотра «Последнего танго» считаешь себя преступником? – продолжал гнуть свою линию Борис, наливая Смелякову очередную рюмку. – Разве ты стал хуже? Разве ты теперь готов броситься в объятия иностранных разведок? Или ты готов на какие-нибудь иные мерзкие поступки?

– Нет.

– Тогда почему наши генералы от идеологии считают такие фильмы опасными? Не знаешь? Зато я знаю! – Борис постучал себя кулаком в грудь.

– Почему?

– Потому что они в действительности не эротических фильмов боятся, а неконтролируемого потока западной культуры в нашу страну. А теперь западная культура (и в основном не лучшие её образцы) хлынет к нам вот на таких носителях! – Жуков потряс видеокассетой перед Смеляко-вым. – Помнишь, что Ленин говорил про кино? Важнейшее из искусств! Кино посмотришь и получишь импульс! Не надо скрупулёзно изучать книги, выискивать там формулировки, лозунги, идеи. Ничего теперь не надо. Толпа начнёт хавать американское кино и заглатывать картинки красивой жизни. И никакими запретами теперь этого не остановить…

– Да? – задумчиво спросил Смеляков. – Тогда, пожалуй, всё-таки должен быть какой-то заслон. Нужно сито, чтобы очищать этот поток от грязи. Кино, как и всё остальное искусство, должно пробуждать возвышенные чувства, а не провоцировать в людях самое низменное, что в них есть.

– Согласен, – Борис пригубил коньяку и вальяжно откинулся в кресле, – надо сеять разумное, доброе, светлое. Но талантливое произведение не всегда повествует о доброте. И не всегда показывает только платоническую любовь. И почему, скажи мне на милость, кто-то должен решать за меня, смотреть мне про эту неплатоническую любовь или не смотреть? Кто и почему имеет право разрешать мне что-то или запрещать? Я понимаю, очень многие готовы взять на себя миссию судьи и возьмутся за эту работу с превеликой радостью. Но скажи мне, кто из людей умеет смотреть на мир трезво и принимать решение объективно? Никто! Поэтому, когда у руля власти стоит кто-то один, подчиняя своей воле всех, рождается диктатура! И диктатор заставляет всех плясать под свою дудку. Вот в чём весь фокус. И судьи, решающие, правильные ты читаешь книги или неправильные, тоже выражают только его – диктатора – волю… Нет, пусть уж каждый из нас сам решает для себя, что ему кушать и как думать…

– Но ведь воспитывать кто-то должен, – возразил Виктор. – Детям ведь надо прививать вкус. Сам по себе вкус не возьмётся вдруг ниоткуда.

– Не возьмётся, – согласился Борис, хмельно улыбаясь. – Вкус должен народиться в процессе эволюции. А революции со всеми последующими инквизициями способны привить только уродливость людям.

– Да… – Смеляков достал очередную сигарету. – Во многом ты прав. Но в главном ошибаешься.

– В чём же?

– Без воспитания нельзя. Вкус, конечно, со временем у человека выработается сам, но государство должно привить начатки этого вкуса. Дать ориентиры. Иначе будет катастрофа. У государства должно быть лицо, должен быть характер, должна быть мораль. И тут ты меня никогда не переубедишь. Разумеется, никто не имеет права лишать меня возможности свободно мыслить и делать мой личный выбор. Но мой личный выбор не должен мешать жизни общества.

– «Личный выбор»! – Жуков фыркнул. – В нашей стране у тебя нет права на личный выбор.

Он налил себе коньяку и указал на видеомагнитофон.