Я, они и тьма

«Это все тьма, это все она», — пытался уверить себя Ват Йет. Пытался оправдать самого себя, чтобы не было так страшно и мучительно сейчас. Но в голове все равно вспыхивали воспоминания. Вот она — смелая, решительная — дерзит ему в лицо. Вот ее тьма защищает его. Вот она спасает императора. Вот — смеется над чем-то с Савом, ест пирожные, и ее пальчики в белом креме. Ведет себя как обыкновенная девчонка. А вот пишет сложнейший шифр, который просто поразил его тогда. И то, как она его поцеловала, назвала любимым. И глаза олененка со взглядом мудрой богини, и ее удивительный контроль, и его халат на ее теле… Все это проносилось в сознании Ват Йета быстро сменяющими картинками, и от этого становилось невыносимо.

Он был как человек, с глаз которого спала черная непроницаемая повязка. Он понял, что эта девушка важна для него.

И он ее убил.

Сцепив зубы, Ват Йет попытался привычно взять себя в руки. Сначала — дело, потом все остальное. Но, к его огромному удивлению, не вышло. Не получилось. Размокшая, разрушенная ментальная стена не подлежала восстановлению, да и вообще больше не была нужна. Все мысли Ват Йета занимала темная. Только она. Ни государство, ни тьма, ни Сав, ни Малек — ничто не могло его отвлечь и переключить.

— Эй, ты чего? Ты темный? Как это вообще… — начал Сав, все еще отходя от того, что увидел, но Дерек не собирался исповедоваться. Он смотрел в окно бездумным взглядом, отдаваясь своему горю. Смотрел в окно и видел странное. Сразу же за окном росла яблоня — старая уже, почти не плодоносящая. Ват Йет не приказывал срубить только ее, хотя другие деревья беспощадно выкорчёвывались. Он и сам не знал, почему сберег несчастное старое дерево. Может, потому что дерево напоминало ему его самого? Ненужное, сухое, бесплодное…

Но сейчас сухие ветки яблони вспухали от белых соцветий.

— Что там? — спросил Сав, оглядываясь в ту сторону, куда смотрел Ват Йет. Удивленно выдохнул и припал ближе к окну.

— Ты только посмотри! Там чудо! — закричал он, взмахнув рукой.

Там действительно было чудо. Сады пестрели цветками, а на свободных лужайках пробивалась нежная салатовая мята. Она наливалась свежим холодным ароматом, разрасталась по земле, зацветала мягкими розоватыми метелками.

Сав и Малек бросились на улицу.

— Чудо! Чудо! — кричали другие люди, высыпая на улицу и восхищенно касаясь цветущих посреди лета деревьев.

— Чудо, — согласился Ват Йет, не отрывая взгляда от спины Йолы. Ему только что показалось, что она вздохнула. Он осторожно подошел, опустился на колени рядом. Мягко перевернул девушку и неверяще отпрянул.

Она смотрела прямо на него. Живая. Живая!

***

— Слава Шестнадцати! Ты жива! Ты жива! — закричал он и обнял ее, крепко прижимая к себе.

Но она была каменная, неподвижная, холодная. Она не отталкивала его, не кричала, не проклинала, даже не плакала. Не девушка, а изваяние.

— Что? Что с тобой? — спросил Ват Йет, отстраняя ее, обхватив за плечи. — Болит где-то? Сердце? Подожди, я сейчас магией…

Он протянул руки к ее груди, но она съежилась, и он осекся, замерев на полпути.

Но на него смотрели ничего не понимающие глаза. Знакомые глаза с чужим взглядом. В этом взгляде не было презрения, страха, ненависти, не было вызова, к которому Ват Йет уже привык. Ее глаза были широко распахнуты от страха, почти паники, и отчаяния.

— Только не это… Нет-нет-нет, не это! Господин, верните меня обратно. Господин, пожалуйста… — вдруг прошептала она. А потом, съежившись на полу, горько разрыдалась.

***

Умерла — так умерла. Хватит. Алё. Я задолбалась уже это делать так часто.

Примерно так думала я, ощущая тупую боль в голове.

Я не хочу боль! Когда умираешь — не болит! — возмутилась я изо всех своих сил. И даже открыла рот.

— Вера, ну что за чушь ты опять несешь, горе ты мое луковое, — пробормотал знакомый голос, и я открыла глаза.

Танька! Татьянка! Господи ты ж боже!

— Ну стукнулась, даже раны нет. Синяк. Хотя ты и так не в себе в последнее время. И опять — головой… Нет, надо все же скорую вызвать.

— Не надо скорую, — прохрипела я, не в силах насмотреться на подругу. А потом просто разрыдалась.

— Больно? На, держи, — засуетилась она, протягивая мне мокрое холодное полотенце.

Я схватила его, прижимая к голове и продолжая рыдать.

Потому что руки, которыми я взяла полотенце, были моими. С маленьким шрамиком на безымянном пальце, с моими кольцами, с моими запястьями. Правда, со слишком ярким маникюром — я такой не люблю.

На щеку скользнула прядь волос. Тоже моих — недлинных, каштановых. Я вернулась? Я вернулась!

А потом я просто сгребла Татьянку в охапку и рыдала, вытирая лицо об ее рубашку. А она сидела рядом, покачивая меня, как ребенка, утешая и ничего мне не говоря.

«Как хорошо вернуться домой! Спасибо тебе, господи!» — думала я в перерывах между витками истерики. — «Пожалуйста, пусть так и остается».

***