Я ничего не могу сделать

– Не запрещено, но считается опасно. Мало ли, побьют, пиджак снимут… Вот полицейские прохожих и забирают. Переночуешь в участке, потом отпустят. Но лучше, я тебе скажу, шпану встретить.

– Почему?

– Потому что шпане ты сам можешь в морду дать, а полицейскому не можешь. Его слушаться надо, чудо серединное. А то сядешь.

– А зачем полицейскому в морду? Мы же не сделали ничего плохого, ну и он нам…

– Он?! Он нам сделает все, что хочешь, хорошо если только деньги отберет. Ты этих видел сейчас? Туда же идут самые отбитые, кто из армии ушел в отставку по личным обстоятельствам – ну то есть покалечит кого, его и попросят по-тихому. А куда ему потом – только в полицию.

– Я думал, таких в полицию не должны брать.

– С тобой они забыли посоветоваться. Сам подумай, кто будет бояться полиции, если она нестрашная?

– Но это же преступление – бить людей, которые не нарушили никаких законов?

– Дэк, – прочувствованно сказал Макти, – не обижайся, но ты еще деревенскими порядками живешь. Ты потом докажешь, что это было преступление, у тебя от этого новый зуб вырастет? Молчи, и пойдем уже.

Дэк замолчал. Что-то стало понятней, что-то окончательно запуталось. Старшие коллеги не раз говорили: когда аборигены объясняют устройство своего социума, в их системе координат все получается безупречно, ты видишь явную несуразицу, однако исправлению она не поддается. Будто смотришь на одну из картинок Эшера: понятно, что лестница, идущая вверх, не должна замыкаться в кольцо, и все же замыкается. Толку нет объяснить, что преступник не может защищать закон, а девушка имеет такое же право целовать первой, как и юноша. Просто запоминай, прогрессор, теоретики разберутся.

Макти свернул к порту, и дальше они пошли вдвоем. Небо оставалось почти такого же цвета, как днем, только свет от него угасал – фонари разгорались ярче, а в подворотнях чернели тени. Шли они под горку, и когда улица поворачивала, между крышами виднелся залив, как лента фосфоресцирующего тумана. Вечер был теплым, окна в домах светились тускло, но уютно. Дэку трудно было верить в злобных полицейских с криминальным прошлым, однако Ниру шел угрюмый, зеленый платок спрятал под воротник и все ускорял шаг.

– Так что ты говорил про ту девушку, Эрте?

– А-а, ерунда. Закки мне рассказывала, что она живет с любовником и что он ей в отцы годится. Может, врет, а может, правда: у Закки сестра с ней дружила, потом поссорились. А посмотреть на нее – подумаешь, девушка как девушка.

– Ты считаешь, это безнравственно?

Нирикки в роли защитника нравственности – это было ново и загадочно.

– Нет, не то чтобы безнравственно, если любовь… но и повода для гордости нет, так? Тем более, со старым… Чего ты скалишься?

– А перед кем она гордилась?

– Что, думаешь, передо мной? Да нужна она мне. Я просто не люблю, когда девчонка слишком задирает нос. Когда ты просишь, хотя бы улыбнись, а не приказывай.

– Но вроде она улыбается.

– И приказывает.

Дэк ничего не ответил. Нирикки был прав. «Вход со двора, скажешь, что ко мне… не опаздывай». Точно: приказ, а не просьба. Ладно, я свободный человек, и до послезавтра еще много времени. А завтра есть дела поважнее.

* * *

Адрес ему назвали по телефону. Дом снаружи был неприметен: крылечко о трех ступеньках, гладкий фасад, выделяющийся только свежей штукатуркой, окна первого этажа закрывают металлические жалюзи, дверь без таблички. Зато звонок оказался необычным. Дэк нажал медную кнопку, и в глубинах дома заиграла нежная музыка, причем так тихо, на пределе слышимости, что стало ясно: дверь тоже непростая.

Открыл человек, идеально выбритый и причесанный, окинул пристальным взглядом, исполнил поклон, и Дэк сразу же почувствовал себя плохо одетым и непозволительно молодым. Смущенный сообразно своему рангу, шагнул за ним.

За дверью был вестибюль, отделанный в старинном духе. Стулья и длинный стол казались музейными экспонатами – и по резной своей красоте, и по тому, как чужды они были кондиционированному воздуху, мелодичному звоночку в тишине. Веселые бородатые воины не поднимались с этих стульев, воздымая кубки, на стол не водружали вепря, запеченного целиком – последние лет двести этой столешницы не касалось ничего тяжелее листков бумаги.

Светловолосый человек в хорошем костюме уже спускался к ним по винтовой лестнице.

– А, здравствуйте, господин Закаста, рад вас видеть!

– Здравствуйте, господин Кайтале. Я не опоздал?

– Нет-нет, даже пришли раньше, очень любезно… Спасибо, Арсави, можете идти. Дэк, прежде чем мы приступим к основной части… Простая формальность, прошу отнестись с пониманием, все же наш с вами работодатель довольно высокопоставленное лицо… У вас нет возражений против приборного тестирования? Стандартный протокол, без личных зон, строжайшая конфиденциальность – это не наша фантазия, это обязательное условие для всех, кто вступает в контакт с государственным чиновником ранга господина Сегонти. Вы не против?

– Нет, если это нужно.

«Приборное тестирование» было эвфемизмом ментоскопирования – визуализации мысленных образов. Этот обычай аборигенов не то чтобы представлял проблему, но докучал.